– По-разному реконструируется учеными первоначальное качество древнерусской флексии 2-го л. ед. ч.: -ШИ врядли свойственно живой речи, скорее всего это церковнославянизм, широко распространенный
в книжно-славянской письменности.
– Неоднозначна трактовка истории флексии 3-го л. ед.–мн. ч. (др.р. -УЬ / ст.сл. -УЪ). По фонетической гипотезе А. А. Шахматова, отвердение происходит после падения редуцированных.
Совершенно другую позицию занимает Н. Д. Русинов, определяющий
экстралингвистические причины отвердения флексии. Это отвердение происходит в северновеликорусском наречии, территория локализации которого граничит с финно-угорскими языками мери, муромы, мари, где глаголы 3-го л. оканчиваются твердым *т+. Южновеликорусские наречия, под влиянием пограничных с ними мордовских языков, где в этих формах мягкий *т’+, получают этот вариант. Таким образом, по Н. Д. Русинову,
причиной процесса становится влияние финно-угорского субстрата.
– В 1-м л. мн. ч. наиболее частотен вариант флексии -МЪ, однако в памятниках
письменности отмечаются, хотя и немногочисленные, варианты -МО/-МЫ/-МЕ. Не допуская возможность превращения Ъ в слабой позиции в гласные полного образования и учитывая функционирование в других славянских языках как нормативных вариантов сербск. -мо, чешск. -ме, польск. -мы, историки языка считают вероятным существование в
праславянском языке всех этих вариантов. Позднее они дифференцировались по диалектам, легшим в основу южнославянских, западнославянских и восточнославянских языков.
– Эволюция флексий 3-го ед. и 1-го мн. ч. – результат третьей лабиализации: в форме 2-го л. ед. ч. после отвердения *ш+, в форме 2-го л. мн. ч. – по аналогии.
