«МНЕ НИ К ЧЕМУ ОДИЧЕСКИЕ РАТИ...»
К тайнам ремесла Анны Ахматовой
В других работах я уже писал о центральном для поэтики
и жизнетворчества Ахматовой мотиве «силы через слабость»1.
Особый аспект этого стратегического тропа - его роль как
ответа на характерную для двадцатого века ситуацию столкновения
элитарной культуры с массовой. Парадоксальная
ахматовская программа «элитарного коллективизма» успешно
сочетала уникальность, исключительность, высоколобость с
групповой атмосферой, размытостью индивидуальных границ
и тиражированием. Тропологическая природа поэзии использовалась
при этом по самой существенной, конститутивной,
линии: ахматовская риторика строилась на искусной двулико-
сти текста, обращенного одной своей стороной - сюжетной,
эмоциональной, «простой» - к массовому читателю, а другой -
утонченно литературной, (авто)цитатной, «герметической» -
к культурной элите.
Тайная непростота
В качестве наглядного примера текстовой работы властных
стратегий рассмотрим следующий, вполне, казалось бы, невинный,
образчик ахматовской поэзии.
Мне ни к чему одические рати
И прелесть элегических затей.
По мне, в стихах все быть должно некстати,
Не так, как у людей.
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.
Сердитый окрик, дегтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене...
И стих уже звучит, задорен, нежен,
На радость вам и мне.
Тайны ремесла, 1940, 2; I: 251
Это программное метапоэтическое стихотворение Ахматовой
- одно из самых знаменитых и цитируемых. Однако оно вовсе
не так бесстыдно-просто и импровизационно, как кажется -
и хочет казаться.
Начать с того, что отмежевание от одичности-элегичности
действительно звучит несколько «задорно» на фоне поэзии Ахматовой
в целом, до краев наполненной дворцами, фонтанами,
статуями и прочей имперской мишурой; изобилующей величаниями
поэтических предков и современников, классическими фигурами
и великолепными цитатами, многозначительными эпиграфами,
пометами знаменательных дат и мест; да и написанной чем
дальше, тем более чеканными размерами (см. Гаспаров 1997);
одним словом, никак не ограничивающей свою творческую подпочву
лопухами и плесенью на стене.
Собственно, уже отказный зачин Мне ни к чему... - вполне
традиционен и особенно типичен для поэтической позы «незатейливой
подлинности». Автор прокламирует отречение от
условностей, но в самой декларации о никчемности затей слышится
голос классика из классиков Пушкина, задающего амбивалентное
отношение к их утрате:
Ужель и впрямь и в самом деле
Без элегических затей
Весна моих промчалась дней
(Что я шутя твердил доселе)?
Евгений Онегин. 6, XLIV; VI: 1363
Более того, Пушкин (применительно к которому, собственно,
и было сформулировано понятие реалистического минус-
приема (Лотман 1994: 64, 72-73)) обыгрывает ту же тему еще
раз, причем акцентирует именно уходящую в литературную древность
борьбу стилей:
Роман классический, старинный,
Отменно длинный, длинный, длинный,
Нравоучительный и чинный,
Без романтических затей.
Граф Нулин. V: 4
В полном соответствии с тыняновской теорией литературной
эволюции принцип минус-затей указывает путь не только вперед,
к реализму, но и назад, к классицизму4.
В модернистском варианте, в частности у Ахматовой,
сознательная переориентация с «высокой, но затхлой, литературности
» на «низкую, но свежую, реальность» может восходить к
Верлену (через ее признанного мэтра Анненского). Не исключено,
что в последней строфе его «Art poetique» (Эткинд 1969:
478-479) следует искать и непосредственные корни растений и
ароматов, призываемых на смену одическим ратям и элегическим
затеям:
Que ton vers soit la bonne aventure
Eparse au vent crispe du matin
Qui va fleurant la menthe et le thym...
Et tout le reste est litterature.
(Букв.: Пусть твой стих будет нагаданной удачей, растрепавшейся на
кусачем утреннем ветру, который несется, благоухая мятой и чабрецом...
А все прочее - литература.)
Но в таком случае ахматовские стихи растут не из природного
сора, а именно из старательно отвергаемой «литературы».
Пользуясь словарем соседнего стихотворения «Поэт», игриво об-
нажающего многие из затей ахматовской поэтики5, можно
сказать, что стихи подслушиваются не столько у леса и сосен,
сколько из чьего-то веселого скерцо. Соответственно вопрос о
«неведании стыда» («взятии налево и направо без чувства вины
») теряет свой чисто риторический характер.
Одним из литературных менторов Ахматовой был Михаил
Кузмин, у которого она даже позаимствовала строфику «Поэмы
без героя». Сложные счеты Ахматовой с Кузминым - особая
тема, но несомненно, что «сора» и «стыда» в них было немало.
Впрочем, как отмечали мемуаристы и исследователи, для Ахматовой
было характерно очищать свои метапоэтические стихи от
житейской накипи6. Но такое очищение как раз и означает работу
механизмов подавления и сублимации, подобных стратегиям
отказа от литературных затей в пользу природных лопухов.
Итак, Кузмин. Не ведая стыда, Ахматова подслушивает у
него вот эти строчки:
Сухой цветок, любовных писем связка,
Улыбка глаз, счастливых встречи две, -
Кузмин, «О, быть покинутым - какое счастье!..»
(1990:37)
и выдает их за свои, казалось бы, целиком принадлежащие жизни
лукавой:
Сердитый окрик, дегтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене...
Сходны: размер - элегический (!) 5-ст. ямб с чередованием
женских и мужских клаузул; открытая мужская рифма на -е; перечисление
назывных конструкций; инверсия во втором члене
(писем связка, встречи две - дегтя запах); мотив довольствования
малым и случайным, ибо за ним все равно стоит большое; и в
более широком плане - несколько кокетливая эстетика стоического
наслаждения отвергнутостью и страданием.
Иными словами, далеко не все в ахматовском стихотворении
не так, как у людей, но лишь посвященным дано проникнуть
в тайны поэтического ремесла. В частности - в загадку плесени
на стене. У Ахматовой
«за искусной имитацией бесхитростности [скрыта...] "непростота",
связан[ная] с предельной "окультуренностью" текста... [Ч]итатель,
привычный только к декларативному, "прозаическому" уровню поэзии...
может обмануться... [и] трактовать... популярную строфу из стихотворения
"Мне ни к чему одические рати"... как апологию... возвращения к
природе, хотя пафос строфы состоит именно в возвращении к культуре...
и отсылает она к Леонардо да Винчи... "Рассматривай стены, запачканные
разными пятнами... ты можешь там увидеть подобие различных
пейзажей..." (Леонардо да Винчи 1952: 89)» (Тименчик 1989а: 22)7.
Но и Леонардо дело не ограничивается. Тайные связи
тянутся также к мотивам плесени и стены в стихотворении
«Подвал памяти», написанном всего тремя днями ранее «Одических
ратей» (18 января 1940 г.)8, а через него - к роману того же
Кузмина «Плавающие-путешествующие» (1915). Согласно фундаментальному
исследованию темы «Ахматова и Кузмин»
(Timentik etal. 1978: 227-228), последний появляется в «Подвале
памяти» более или менее впрямую:
строчка От старости скончался тот проказник отсылает к
«Ответному сонету» самого Кузмина (Но присмирел проказник в правых
гневах) (Кузмин 1990: 126);
строчки Сквозь эту плесень, этот чад и тлен Сверкнули два зеленых
изумруда И кот мяукнул... - к пассажу из кузминского романа, где
упоминаются черная кошка и потухший камин (Кузмин 1985: 30);
а поскольку спуск в подвал памяти ассоциирован со спуском в
подвал «Бродячей собаки», постольку строчка Но я касаюсь живописи
стен отсылает к посвященному этому кабаре раннему ахматовскому
«Все мы бражники здесь, блудницы...» (1913; I: 97), в частности к строчке:
На стенах цветы и птицы.
Этот-то лабиринт аллюзий на собственные стихи, прозу Кузмина
и поучения Леонардо и должна прикрыть собой таинственная
плесень на стене - в полном соответствии со стратегией «изысканной
элитарности, маскирующейся под убогую эгалитар-
ность».
В этой связи заслуживает внимания местоименная организация
текста - аспект поэзии грамматики, непосредственно
ориентированный на социальную динамику дискурса. Стихотворение
обрамлено перволичным мне, которое появляется под
знаком отрицающего жеста (Мне ни к чему), сопровождается несколько
смягченной негативностью при вторичном проведении
(По мне... все быть должно некстати), а в финале дается уже в
безоговорочно положительном ключе (На радость вам и мне). По-
зитивной концовка является и в плане взаимоотношений лирической
героини с внутритекстовым адресатом, который представлен
местоимением 2-го л. мн. ч.