Господствующим, классическим приемом является тот, который, чтобы не изобретать нового термина, можно назвать приемом или методом субъективным. В несколько более общем смысле он был употреблен Ог. Контом в его Systeme de Politique positive. Философ разумел под методом субъективным тот путь изучения явлений, при котором мы идем от человека к природе, в противоположность объективному, который он считает единственно удовлетворяющим требованиям исследования там, где мы восходим от природы к человеку. Не считая нужным подробно останавливаться на рассмотрении этого приема, я все же нахожу необходимым сказать о нем несколько слов.
Основная формула субъективного метода была дана Вундтом: она гласит, что единственное правило, на основании которого мы только и можем судить о действиях животных, состоит в том, чтобы мерить их психику масштабом нашей собственной психики. Я считаю эту формулу безусловно ошибочной и понимаю задачу как раз наоборот: мы никогда не должны судить о действиях животных, меряя их только масштабом собственной психики, если хотим получить научные заключения, а не собрание очерков и сообщений, которые, быть может, несколько резко, осторожные натуралисты называют: «анекдотической зоологией», а Вундт «охотничьими рассказами», образцы которых черпает из книги Ромэнса «Ум животных».
Интересно, что Ромэнс, книгу которого Вундт находит «сочинением старательным », в этом своем «сочинении» следовал как раз тем самым путем, который Вундт считает единственно правильным. «Раз признано объективное существование других организмов и их действий, — читаем мы в его книге «Ум животных», — положение, без которого сравнительная психология, как и все другие науки, была бы пустою грезой, то здравый смысл всегда и не колеблясь сделает тот вывод, что действия других организмов, — если они аналогичны тем действиям нашего собственного организма, про которые мы знаем, что они сопровождаются известными умственными состояниями, — сопровождаются и у других подобными же умственными состояниями».
Этот метод исследования и оценки явлений психики Ромэнс считает годным не для одних только высших животных вообще. То место книги, в котором он останавливается на этой стороне вопроса, заслуживает особенного внимания, так как указывает нам основу всего его априорно построенного миросозерцания.
Вот это место:
«Если мы видим, например, резкие проявления чувства привязанности, симпатии, ревности или гнева у собаки или обезьяны, то немногие из нас будут настолько скептиками, чтобы усомниться в том, что полная аналогия этих проявлений с проявлениями, какие мы видим у человека, доказывает существование субъективных состояний, аналогичных состояниям человека, внешними и видимыми знаками которых служат такие проявления.Но когда мы находим, что действия муравья, или пчелы обнаруживают, пови димому, те же эмоции, то немногие из нас окажутся настолько не скептиками, чтобы не спросить себя: можно ли поверить в этом случае внешним и видимым знакам, как доказательству аналогичных или соответственных внутренних событий. Вся организация такого существа, как муравей и пчела, настолько отличается от человеческой организации, что является вопрос, насколько в деле заключения о присутствии субъективных состояний можно положиться на аналогию действий насекомого с человеческими действиями. А так как вполне справедливо, без сомнения, что, чем меньше сходства, тем меньше и ценности в аналогии, построенной на этом сходстве, то и вывод о муравье или пчеле, чувствующих симпатию или гнев, менее законен, нежели тот же вывод относительно собаки или обезьяны. Тем не менее это все-таки вывод законный, хотя бы только потому, что на самом деле это единственный действительный вывод».
Поскольку, однако, он единственно законен, это можно видеть из нижеследующего примера.
Говоря о психической деятельности простейших животных, Ромэнс так заключает эту рубрику: деятельность их «не дает нам права приписать этим низшим членам зоологической лестницы хотя бы даже зачатки действительно сознательной деятельности».
Но почему же? — спросит читатель. Потому, отвечает Ромэнс совершенно неожиданно, что у этих животных нет нервной системы. Пусть так, но причем же тогда заявление, что метод аналогии есть единственно возможный путь в оценке психической деятельности животных?
Не трудно понять, разумеется, что если автор, который посвятил вопросам зоопсихологии многотомные исследования, с первых же шагов на пути этого метода становится в безвыходное противоречие с действительностью, то натуралисты, а особенно случайные наблюдатели разных явлений в образе жизни животных, по мере сил старающиеся дать этим явлениям объяснения единственно доступным для них путем, то есть путем аналогии с деятельностью человека, — представляют собою целый хаос мнений, в которых не знаешь, чему удивляться более: их противоречивости или бесконечному разнообразию.
Однообразен в них лишь тот характер описаний и оценки фактов, который делает их — «Охотничьими рассказами». По смыслу одних — сверчки (охотно поедающие друг друга) — оказываются в высокой степени альтруистами, пауки — механиками; жуки — хорошими собеседниками; бобры — недурными физиками; гуси — отменными блюстителями добрых нравов, что доказали, утопив павлина за его гордое поведение и пр. и пр. и пр.
Этих примеров достаточно для того, чтобы представить себе психологию животных, построенную на основании аналогии по субъективному методу от человека (ad hominem).
На основании сказанного и целого ряда других фактов, — я считаю себя вправе утверждать, что субъективный прием разработки вопросов зоопсихологии «от человека» научного значения не имеет, как не имеют значения и устанавливаемые путем такого исследования предмета выводы.
Когда построения по субъективному методу «от человека», или, говоря иначе, построения монистов «сверху» были опрокинуты; когда роль эксперимента в решении вопросов психологии получила должную цену; когда вместе с тем для биологов сделалось очевидным, что путем анатомо-физиологйческих исследований сравни Биопсихология объективная и субъективная тельной психологии получить невозможно, то ученые обратились к другой крайности: они начали искать не источник психики, а самую психику в свойствах протоплазмы. Деятельность всех системой тканей организмов, а с этим вместе и нервной системы является лишь продуктом этих свойств и ничем более.
Исходя из этих соображений, монисты «снизу» в конце концов пришли к заключению, что деятельность человека совершенно в такой же степени автоматична, как и деятельность инфузорий.
Нетрудно убедиться в том, однако, что, если познание Cytozoa способно пролить некоторый свет на познание животного мира в целом, то лишь в сфере определенной группы вопросов и всего менее в вопросах психологии, так как психика является продуктом специализации клеток, их дифференцировки, разделения и координации функций, т.е. явлений, которых познать путем изучения одноклеточных животных нельзя, как бы тщательно ни производилось изучение. Нам скажут на это, быть может, что и в клетке происходит аналогичная специализация элементов протоплазмы и ассоциация тех или других из них, в связи с дифференцировкой и разделением труда. Этого никто не отрицает, конечно, как никто не оспаривает и того, что между миром Cytozoa и миром животных со сложившейся нервной системой нет пропасти, что между этими мирами существует ряд промежуточных ступеней, ряд мостков, соединяющих их друг с другом, но связь явлений и аналогичные черты между ними еще не обусловливают их идентичности, и не только не исключают существования для каждой из этих категорий своих особых явлений и им исключительно свойственных законов, но делают изыскания последних настоятельно необходимыми. Как непрерывная связь между зародышевой клеткой и взрослой курицей не дает нам права останавливаться на изучении только законов эмбриологии для познания явлений, характеризующих взрослых птиц, так и познание явлений последней категории не дает нам права, с точки зрения управляющих ими законов, объяснять вопросы эмбриологии. Совершенно так же неосновательно, поэтому, как стремление монистов «сверху» навязывать Cytozoa психические элементы, свойственные животным, обладающим нервной системой, так и стремление монистов «снизу» навязывать этим последним автоматизм первых.
Рассмотрение фактического материала монистов «от простейших животных» представит совершенно очевидные доказательства справедливости сделанного заключения. Эта крайняя точка зрения, составляющая основу направления монизма «снизу », вполне равноценна крайним воззрениям монистов «сверху».
Там авторы, исходя от человека и признавая психику функцией нервной системы, кончили описанием психики простейших животных так, как это было бы возможно при наличности у них нервной системы, которой нет и которую хотят предполагать. Здесь, исходя от корненожек и признав их деятельность тропической, рассматривают психику всех животных так, как будто бы у них нервной системы не было и им таковая не нужна.
Факты доказывают, однако, что не только в деятельности сложно организованных животных, например, насекомых, но даже менее совершенных, как черви и другие из числа исследованных Лёбом, нет никаких оснований для подтверждения его гипотезы.
Подводя конечное заключение о том направлении в нашей науке, которое можно назвать монизмом «снизу», я таким образом формулирую сказанное путем сопоставления этого направления с монизмом «сверху».
Два течения эти отличаются друг от друга по всем основным вопросам науки, начиная с метода исследования.
В то время, как последний, исследуя психику животных, мерял ее маштабом человеческой психики, монизм «снизу», решая вопросы психики человеческой, меряет ее, наравне с психикой всего животного мира, мерою одноклеточных организмов.
Монисты «сверху» везде видели разум и «сознание», которое в конце концов признали разлитым во всей вселенной; монисты «низу» везде видят только автоматизм. Для первых животный мир психически активен, а его представители ищут и стремятся найти лучшее, более целесообразное, прогрессивное; для вторых животный мир пассивен, его представители ничего не ищут, а их деятельность и их судьба сполна предопределены физико-химическими свойствами их организации. Монисты «сверху» в основу своих исследований клали «суждение по аналогии», монисты «снизу» в эту основу кладут лабораторные исследования; у монистов «сверху» жизнь животных поэтому заслонялась жизнью человека, у монистов «снизу» она заслоняется ретортами, химическими формулами и экспериментами.
Крайности сходятся и потому ничего нет удивительного в том, что монисты «снизу» в своих крайних заключениях приходят к такому же заблуждению, к какому пришли монисты «сверху», только с другого конца: последние, исходя из положения, что у человека нет таких психических способностей, которых не было бы у животных, «подводят» весь животный мир под один уровень с вершиной и наделяют этот мир, до простейших включительно, разумом, сознанием, волей. Монисты «снизу», исходя из того же положения, что человек в мире животных существ, с точки зрения психической, ничего исключительного собою не представляет, «подводят» весь этот мир под один уровень с простейшими животными и приходят к заключению, что деятельность человека в такой же степени автоматична, как и деятельность инфузорий. Нас поэтому одинаково поражает своею парадоксальностью как идея Геккеля о том, что у муравьев имеется чувство долга в христианском смысле этого слова, так и соображение одного из монистов «снизу», утверждающего, что между едой гусеницы и мышлением человека по существу нет никакого различия.
Из сказанного о субъективном методе изучения биопсихологии с несомненностью вытекает следующее заключение: материал, добытый этим путем, в такой же мере может служить для выяснения психологии человека, в какой записные книжки туристов с заметками о вынесенных ими впечатлениях от Рафаэльской мадонны в Дрезденской картинной галлерее могут служить материалом для истории живописи. История эта одна, а впечатлений столько, сколько туристов; история пишется путем сравнительного метода произведений искусства разных эпох, разных народов, а впечатления туристов слагаются на основе факторов только той культурной эпохи, к которой они принадлежат. Совершенно понятно поэтому, что если, руководясь данными эволюции искусства, мы можем с некоторым приближением к истине выяснить впечатления туристов, то из совокупности этих впечатлений, как бы ни была велика их численность, мы решительно ничего не можем выяснить в эволюции живописи. Как бы хорошо и всесторонне ни изучили мы человека, мы не поймем его психики, если не будем иметь ключей к выяснению истории происхождения его психических способностей: она будет представлять собою только одно сплошное неизвестное. Если мы, исходя от этого неизвестного, будем объяснять другое неизвестное — психологию животных, меряя ее масштабом человеческой психики, в качестве якобы известного, то не ясно ли, что мы получим только праздный и вредный разговор на психологические темы, который так же пригоден для установления фактов эволюции психических спо Биопсихология объективная и субъективная собностей и выяснения психических способностей человека, в какой записная книжка туристов пригодна для понимания Рафаэльской мадонны с точки зрения истории искусства.
БИОЛОГИЧЕСКИЙ МЕТОД
Метод этот исходит из совершенно противоположной субъективному методу точки отправления (не от человека, а к человеку) и держится других приемов сравнения.
Натуралист, в своих исследованиях желающий держаться этого метода, должен помнить, что животные организмы, в смысле их психологии, не представляют существ изолированных, что они связаны между собою многочисленными нитями, из чего следует, что для понимания психики одного из них, или одной их группы, необходимо сравнение ее представителей не с конечною формою животных существ — не с человеком, а с формами, непосредственно предшествующими данной группе и за ней следующими. Другими словами, необходимо и в области сравнительной психологии делать то же, что делает для решения одной части своих задач сравнительная анатомия, подвергая сравнению структуру органов родственных форм между собою и идя от простого к сложному. Этот прием сравнительного изучения вопросов сравнительной психологии еще не исчерпывает собою, однако, объективного биологического метода науки; недостаточно сравнения явлений психики одних животных с другими в их конечном развитии, необходимо еще сравнение этих явлений жизни одного животного в разные стадии его развития друг с другом, начиная с первых моментов ее проявления и до последних ее моментов.
Отсюда два пути сравнительного изучения предмета методом объективным.
1) Сравнения делаются по материалу, в основе которого лежат факты из жизни вида; в этом случае руководящей нитью исследования будут данные учения о генеалогическом родстве организмов, в связи с которым стоит и эволюция психики в царстве животных. Изучение сравнительной психологии таким приемом биологического метода всего ближе будет назвать поэтому филогенетическим.
2) Сравнения делаются по материалу, в основе которого лежат факты из жизни особи, с момента, когда она начинает реагировать психически на воздействия среды, до ее смерти, — вследствие чего такой прием биологического метода в изучении сравнительной психологии всего ближе будет назвать онтогенетическим: эволюция психики индивида составляет его ближайшую задачу.
Остановимся на выяснении каждого из этих приемов в такой мере, в какой это необходимо, чтобы определить их ближайшие задачи и ознакомиться с характером их выводов.
ФИЛОГЕНЕТИЧЕСКИЙ МЕТОД
Метод этот, как известно, в сравнительной психологии является в такой же степени могущественным и важным, как и в вопросах эволюции животных форм вообще. И там и тут, материал исследования существенно один и тот же: если не все, то многое из того, что нарождалось, что изменялось, как изменялось, что и как атрофировалось, и что заменялось новым, — представлено в той или другой группе животного царства сегодня, как тысячи лет назад. Подобно тому, как законы развития и природу языка европейцев мы можем познать, располагая для этого живым языком людей земного шара, так законы сравнительной психологии мы можем познать путем изучения ее живых элементов у современных нам представителей животной жизни. И там и тут для этого (не говоря ни о чем другом) прежде всего необходима такая масса фактического материала, что до настоящего времени филогенетический метод в сравнительной психологии является скорее теоретически желательным, чем практически осуществленным.
Необходима такая масса материала потому, что изучение предмета этим методом требует следующих ступеней сравнения:
Первая, самая важная и безусловно необходимая, без которой никакие научные выводы невозможны,— это сравнительное изучение явления в пределах самого вида, у которого оно исследуется; чем больше сделано в этом отношении для понимания и выяснения явления, тем вернее, тем научнее можно считать устанавливаемые по его поводу заключения.
Вторая ступень: изучение явления путем сравнения его в пределах родов одного семейства. Эта ступень в изучении явлений также очень важна для установления правильных заключений.
Третья ступень — изучение явлений путем сопоставления семейств, отрядов и классов.
Наконец, последняя, четвертая ступень: подобное же изучение типов животного царства.
Установленные таким сравнительным путем выводы могут подлежать сопоставлению и оценке, как таковые.
Сопоставление научно установленных и законченных для данного класса животных заключений, может повести, и неизбежно поведет, к установлению новых выводов, все более и более общих.
Таким образом, исходным пунктом филогенетического метода служит идея о том, что организмы, в смысле их психологии, представляют существа не изолированные, а связанные друг с другом непрерывною цепью фиксированных у представителей животных разных классификационных единиц, психических признаков; что, вследствие этого, для понимания одного из них, или одной из их групп, необходимо изучение не изолированного организма или группы, а в связи с психологией групп родственных: видов, родов, семейств и классов.
Далее, самое изучение психических актов должно начинать точно так же, как изучаются чисто физиологические функции организма, без всякой попытки давать этим актам психологическое толкование; другими словами, их должно описывать так же объективно, как описываются, например, физические явления магнетизма, электричества и т.п. И лишь затем уже, когда факты, добытые путем такого изучения явлений жизни животных, составят материал, количественно достаточный для его обработки, перейти к общим выводам и заключениям.
Но и тут толкования явлений должны представлять собою простое заключение из фактов, посколько оно возможно, а отнюдь не перевод этих фактов на язык психологии человека, по аналогии соответствующих действий.
Такая аналогия допустима лишь по отношению к организмам, подлежащим сравнению с человеком на основании данных иного порядка, определяемых методом сравнительной анатомии. Как только этот последний указатель свидетельствует нам о глубоком различии сравниваемых организмов, так аналогии на почве психических явлений тем самым утрачивают всякое значение и не должны иметь места. Я уже упомянул о том, что добытые путем филогенетического метода изучения предмета данные очень скудны и пока могут служить только для установления не Биопсихология объективная и субъективная которых принципиальных заключений. Но и эта заслуга метода представляется уже огромной, если принять во внимание важность этих, хотя и немногих, заключений.
Следующий пример может служить пояснением сказанного. Гнезда птиц, говорит Дарвин, представляют непрерывный ряд форм. Есть птицы, вовсе не имеющие гнезд. От них мы постепенно восходим к таким, которые вьют плохие и простые гнезда, и так далее, до произведений искусства, не уступающих искусству «ткача».
«Стараясь отыскать полный ряд среди форм гнезд, менее распространенных», — читаем мы далее у Дарвина, — «мы не должны забывать, что существующие птицы составляют бесконечно малую группу по отношению к существовавшим с того времени, когда впервые следы их отпечатались на красном песчанике морского берега Сев. Америки».
«Можно допустить, с одной стороны, что гнездо каждой птицы, как бы оно ни было помещено и построено, удовлетворяет этот вид при естественных условиях существования, а с другой, — что, если строительный инстинкт несколько изменяется, когда птица поставлена в новые условия, то естественный подбор, принимая во внимание наследственность таких измененийизменений, может с течением времени изменить гнездо птицы, усовершенствовав его до высшей степени, сравнительно с тем, что оно представляло у предков отдаленного прошедшего. Приведу, — говорит Дарвин, — один из самых необыкновенных примеров, когда-либо известных, и укажу, в каком направлении мог действовать естественный подбор: я разумею наблюдения г. Gould'a, относящиеся к австралийским Megapodidae*.
«Talegalla lathami, например, складывает пирамиду из гниющих растительных веществ, количеством от 2—4 тачек, и кладет в середину ее свои яйца, которые, благодаря брожению этой гниющей массы при температуре, равной почти 90° Фаренгейта, выводят маленьких. Эти последние посредством когтей пробивают выход из пирамиды».
«Leipoaocellata собирает в кучу листья, покрытые толстым слоем песка; куча эта имеет 45 футов в окружности и 4 в вышину; в нее самка кладет яйца, которые и нагреваются брожением».
«Megapodius tumulus, из северной части Австралии, делает еще большую кучу, которая, повидимому, содержит меньше животных частиц; говорят, что другой вид этого животного, живущий в Малайском Архипелаге, кладет свои яйца уже в ямки, вырытые в земле, где они нагреваются только солнечным теплом. Не так удивительно, что эти птицы утратили свой инстинкт насиживания, когда солнце или брожение дают достаточно тепла, сколько тот факт, что они заранее подготовляют кучи растительных веществ, чтобы в них произошло брожение».
Факт этот Дарвин объясняет таким образом: «Предположим, — говорит он, — что жизненные условия благоприятствовали распространению птиц того семейства, представители которого согревали яйца одним солнечным теплом; в стране же, более холодной, сырой, лесистой, те особи, у которых склонность к собиранию материала изменилась бы в том направлении, что листья они начали бы предпочитать песку, имели бы, очевидно, больший приплод, чем те, которые предпочитали бы песок — листьям; при большом количестве растительных веществ брожение заменит недостаток солнечной теплоты, и выводится больше молодых птиц, которые так же легко наследуют от родителей склонность к собиранию материала, как наши породы собак наследуют склонность: одни — приносить подстреленную дичь, другие — делать стойку, третьи — бегать вокруг добычи.
Такой процесс естественного подбора может продолжаться, пока яйца будут развиваться только при посредстве брожения; птица же, конечно, так же мало В.А. Вагнер понимает причину этой теплоты, развиваемой гниющими веществами, как и причину теплоты ее собственного тела».
Приведенный пример достаточно ясно знакомит нас с путем филогенетического метода исследования сравнительной психологии. Остается сказать, что на пути к решению задач филогенеза могут встречаться затруднения, вытекающие из свойственных этому методу особенностей исследования предмета. Первое из них заключается в том, что, пытаясь установить генетический ряд явлений, связанных между собою, натуралист, особенно в случае недостатка материала, пользуется данными их внешнего сходства, которые далеко не всегда оказываются для того достаточными.
Второе затруднение заключается в том, что, даже собрав необходимое количество безукоризненного фактического материала и получив возможность расположить его в один генетический ряд, натуралист далеко не всегда может ответить на вопрос: где начало и где конец этого ряда. А от решения этого вопроса, как мы увидим в своем месте, зависит иногда целый ряд других, стоящих с данным в более или менее тесной связи.
Другим источником ошибок в заключениях при решении тех же вопросов зоопсихологии методом филогенетическим, как я уже сказал выше, может быть следующее обстоятельство.
Собрав необходимое количество необходимого материала и получив возможность расположить его в один или несколько генетических рядов, мы не всегда с этим вместе получаем возможность ответить на вопрос о том, с которого конца этого ряда следует начинать. Примером, выясняющим сказанное, служит заключение Дарвина о строительном инстинкте ласточек. Ученый указывает нам ряд форм: а, b, с, d, е, и, доказав их генетическую связь между собою, делает заключение о том, что развитие их шло от а к е.
Вполне соглашаясь с правильностью построенного генетического ряда форм, мы, однако, конечное резюме автора о том, что развитие шло от а к е, признать доказанным не можем. Ряд есть, но где его начало и конец, это вопрос спорный, и требует для своего решения хорошо обоснованных данных, которых для этого еще не достает. Дарвин же нам не дает никаких.
Таковы главнейшие затруднения, которые ожидают натуралиста при решении вопроса сравнительной психологии на основании данных филогении инстинктов. Но ни ошибки, ни, того еще менее, затруднения эти не могут, разумеется, отнять у генетического метода исследования того огромного значения, которое он может и должен иметь в решении самых сложных вопросов нашей науки, и не могут умалить важности заключений, которые, благодаря этому приему решения задачи, уже удалось в ней установить.
ОНТОГЕНЕТИЧЕСКИЙ МЕТОД
Метод онтогенеза, как и метод филогенетический, являясь новым течением в науке, далеко еще не обособленным в самостоятельную ее дисциплину, пока представляет собою ряд более или менее отрывочных, редко доведенных до конца, попыток.
Тем не менее, однако, и теперь он дает нам неоценимый материал для выяснения многих вопросов зоопсихологии. Под онтогенетическим методом изучения психики животных разумеют изучение предмета по материалу, который представляется этой психикой в разные периоды жизни особи, начиная с момента, Биопсихология объективная и субъективная когда она так или иначе начинает психически реагировать на воздействия среды до ее смерти; эволюция психики индивида составляет ее ближайшую задачу. Для выяснения сказанного остановлюсь на следующем примере. Пауки, как известно, считаются животными, не подвергающимися при развитии превращениям.
Возрастные изменения у них, однако, существуют, а параллельно с ними совершаются перемены в их психике, и, что всего интереснее, эти последние выражены гораздо отчетливее и яснее, чем первые.
Вылупляются молодые в разное время лета: и в конце июня, и в июле, и даже в начале августа. Перед выходом молодых самка понемногу прорывает кокон и продолжает его носить; в это время, сквозь прорванные ею места можно видеть уже вылупившихся молодых, и не развившиеся яйца, которые часто из него вываливаются.
Эти яйца первое время служат пищею для молодых паучков. Из яиц молодые выходят не все сразу. Сначала три, четыре; наиболее ранние появляются на коконе, потом на теле матери, потом на стенках норы, затем появляются другие, все в большем и большем количестве.
И в неволе, и на свободе — молодые паучки, по выходе из кокона и вплоть до того времени, когда начнут самостоятельный образ жизни, плотно усаживаются на теле матери, как только она начинает двигаться. Таким образом они не только не мешают ее движениям при ловле добычи, но и сами застрахованы от возможности затеряться и погибнуть. Стоит, однако, матери остановиться, как на теле ее начинается возня молодых паучков, сначала медленная, потом все большая и большая. Если мать остается покойной, дети с брюшка переходят на головогрудь, оттуда на ноги. Если и тут мать не обнаруживает беспокойства, не «предупреждает » их движением своих ног о том, чтобы они оставались в покое, то молодые, прикрепив паутинку к телу матери, к какому-нибудь ее шипу или волосу, слезают на землю или спрыгивают на нее и начинают свое путешествие вокруг. Они стараются при этом, чтобы паутинка, которой один конец закреплен ими на теле матери, не прорывалась и служила постоянной связью их с нею. В это время они как будто ходят на помочах. Стоит, однако, матери сделать движение, как разбредшаяся по всем радиусам молодежь, бросается по паутинке назад, как по сигналу, и взбирается на свои места: на спину, на бока самки-матери и т.д. Еще минута, — и самка может пуститься в путь «в полной уверенности, что никто не оставлен, не забыт,— все в сборе». Во время таких остановок матери и путешествия детей совершается их кормление, главным образом, в неволе, по крайней мере, при содействии матери. Закусивши муху или другое насекомое, которое положено в террариум, мать бросает его и успокаивается; молодые паучки слезают, отыскивают убитое насекомое и начинают его сосать.
Позднее пауки совершенно изменяют этот инстинкт и никогда не трогают насекомого, если оно не движется; в молодости же тарантулы одинаково набрасываются как на убитую и брошенную им муху, если на нее наткнутся, так и на добычу, оставленную им матерью.
Позднее, когда паучки сами начинают ловить себе добычу, они начинают истреблять друг друга, как истребляют всякое посильное для одоления живое существо, т.е. как добычу.
Таким образом, с возрастом пауков происходят существенные изменения и в составе пищи, и в их отношении к ней. Сначала они питаются яйцами, потом неподвижной добычей, к которой позднее не прикасаются даже во время крайнего голода. Охотясь за добычей, они, в ранний период жизни, оставляют за собой В.А. Вагнер паутинную нить, которая соединяет их с телом матери; позднее они никогда этого приема не употребляют. Друг к другу молодые паучки вначале относятся безразлично, позднее они нападают друг на друга, как на обыкновенную добычу. Из сказанного само собою вытекает заключение, что ни один из последующих моментов в развитии инстинктов не представляет развития предшествующего, в смысле психической эволюции; ни один не является следствием усложнения или усовершенствования имевшегося ранее инстинкта. Ни один из этих моментов логически не объясняет другого и не вытекает из него.Каждое данное психическое состояние представляет собою простое знание того, что нужно делать в данный период жизни, причем знание это представляет собою не личное приобретение особи, а знание вида, закрепленное подбором, как наиболее целесообразный для него признак. Одно значение заменяется другим с наступлением нового возраста и возникновением новых условий жизни, заменяется без подготовки и наблюдений у всех особей одинаково в один период развития, ни прежде, ни позднее.
В ту стадию жизни, которую паучок проводит на теле матери, он оставляет конъюнктивную нить. Он будет оставлять ее и тогда, когда вы посадите его в стеклянный цилиндр, т.е. в случаях, когда ему эти нити решительно не нужны и проведение их бессмысленно; но проходит известный период развития, в обиходе которого такое проведение нитей входило как обязательное, и он перестает это делать даже тогда, когда по условиям, в которые его ставит наблюдатель, такие нити были бы ему очень полезны.
Тот же характер онтогенетической эволюции инстинктов мы наблюдаем у пауков и в их дальнейшем развитии.
После четвертой линьки молодые покидают свою мать и начинают вести самостоятельный образ жизни. Сначала они перестают взбираться на тело матери, но продолжают жить в ее норе, разбредаясь в сумерки в разные стороны за добычей. В это время уже случаи поедания друг друга становятся реже, так как выросшие настолько сильны, что без серьезной борьбы не дадутся. Проходит еще несколько дней, молодые покидают родное гнездо и закладывают свои собственные постройки — норы, сначала недалеко от материнской и довольно близко друг от друга. С возрастом расстояние между ними все увеличивается: более слабые устраняются более сильными.
Приготовление норы делается пауком с помощью челюстей и ног. Комки земли, если они достаточно велики, паук берет челюстями и выносит из норы; если они мелки, то он предварительно склеивает их паутиной.
Выносимую на поверхность землю пауки располагают вокруг отверстия неодинаково: взрослые тарантулы складывают ее по одну сторону отверстия норы, иногда на довольно далеком от нее расстоянии; самые молодые размещают эту землю равномерно вокруг отверстия, которое приходится в центре почти правильного круга. С возрастом паука отверстие норы все более и более приближается к границе этого круга и, наконец, выходит из него; самый круг все более и более теряет свою правильную форму и мы получаем, наконец, то, что видим у взрослых. Молодые пауки устраивают себе норы, которые сначала идут под камень в виде простого под него хода, и лишь потом несколько углубляются в землю. Только с возрастом, мало помалу, эти норы получают ту форму и направление, которые мы встречаем у тарантулов, достигших 8—9-й линьки, то есть почти вполне сформировавшихся.
В последней стадии развития, вплоть до последней линьки, норы самцов и самок совершенно одинаковы и только после того, как сброшена последняя кожица, Биопсихология объективная и субъективная т.е. когда самец делается половозрелым, его нора отличается от норы самки небрежностью работы, меньшей шириной и глубиной. Преследуя самок днем и ночью, он редко пользуется даже и таким несовершенным жилищем, какое себе устраивает.
Вывод из сказанного один: архитектура постройки пауков с возрастом изменяется. Молодые тарантулы до тех пор, пока они живут на теле своей матери, или в ее норе, не делают себе никаких приготовлений перед линькой и сбрасывают свою кожицу там, где их застанет соответствующий момент развития.
Позднее, когда процесс линьки становится более трудным, тарантулы предпринимают работы, назначение которых сводится всегда к тому, чтобы, во-1-х, сделать себя недоступными для насекомых, из которых одни могут их беспокоить, а другие, пользуясь их беспомощным состоянием во время линьки, могут сделать их предметом нападения; во-2-х, — к тому, чтобы дать возможность пауку принять во время линьки такое положение, которое облегчило бы ему сбрасывание старой кожицы. С этою целью они производят ряд
