Центральное произведение Симеона Полоцкого – сборник"Вертоград многоцветный" (1677–1678). В соответствии с барочной концепцией творчества, сборник этот должен был одновременно и развлекать, и поучать читателя, т. е. он являлся одновременно и занимательным чтением и своеобразной энциклопедией. Такой замысел определил композиционное построение сборника: весь материал был распределен по тематическим рубрикам в алфавитном порядке названий. В содержательном, тематическом, жанровом и стилевом плане "Вертоград" характеризует прежде всего барочная пестрота. Перед читателем предстают исторические деятели прошлого: Цезарь, Август, Александр, Диоген, Карл Великий; экзотические животные, иногда вымышленные: птица-феникс, плачущий крокодил, страус, осмысляемые в аллегорической традиции древне-русских "физиологов", драгоценные камни, христианские символы, нравственные свойства и т. д. Справедливо замечание И.П. Еремина, говорившего о "Вертограде" как о "своеобразном музее", "на витринах которого... выставлено для обозрения все основное, что успел Симеон, библиофил и начетчик, любитель разных "раритетов" и "куриозов", собрать в течение своей жизни у себя в памяти".
В сборник вошли самые разнообразны в жанровом отношении ("подобия", "образы", "присловия", "толкования", "епитафии", "образов подписания", "повести", "увещания", "обличения") и в отношении объема (от коротеньких двустиший до громоздких "поэм" в несколько сот стихов каждая) произведения.
Сравнительно большое место в составе сборника занимают стихотворения, посвященные общественно-политической проблематике. Сюда относится стихотворение "Гражданство", где Симеон Полоцкий устами ряда прославленных философов древности подробно характеризует все те основания человеческого гражданского общежития, которые "крепят государства, чинна и славна содеевают царства", говорит о гражданских добродетелях каждого человека, о необходимости правителям соблюдать установленные в стране законы, о труде как обязательной основе всякого благоустроенного общества и т. д.
Сюда же должен быть отнесен и обширный цикл стихотворений Симеона Полоцкого, назначение которых заключалось в том, чтобы наглядно показать читателю, что такое идеальный правитель и что такое правитель-тиран (слово "тиран" в этом именно его значении "дурного, жестокого царя" ввел в русскую поэзию, как отмечают исследователи, впервые именно Симеон Полоцкий). Идеальный правитель в изображении Симеона полон смирения, никогда не забывает о непрочности человеческого счастья. Он всегда и во всем являет собой пример для подданных: он трудится на благо общества, он строг и требователен и в то же время милостив и справедлив, он ревностно заботится о просвещении своего народа, он страж законности и порядка в стране. Тиран же никогда не заботится о гражданской потребе, обременяет поданных налогами и поборами, жесток и мстителен, несправедлив и своеволен.
Некоторые стихотворения сборника тоже построены по примеру такого барочного музея. Стихотворение "Купецтво"представляет читателю галерею пороков, которыми оказывается заражен "чин купецкий", а "Монах" изображает пороки монашествующих. И то и другое стихотворение заканчиваются патетическим обращением автора к представителям изображаемого сословия с призывом исправиться, а праведная жизнь в обоих случаях является залогом небесного блаженства. В данном случае перед нами – яркий образец трансформации жанра церковной проповеди ("поучения") в новой – стихотворной – форме.
Барочный взгляд на мир предполагал возможность метафоры "мир – книга", очень близкой Симеону Полоцкому, приравнивавшему поэтическое творчество к акту Творения. В одном из стихотворений "Вертограда многоцветного" эта метафора отчетливо декларируется:
Мир сей приукрашенный – книга есть велика,
еже словом написал всяческих Владыка.
Пять листов препространных в ней ся обретают,
яже чюдна писмена в себе заключают.
Первый же лист есть небо, на нем же светила,
яко писмена, Божия крепость положила.
Вторый лист огнь стихийный под небом высоко
в нем яко Писание силу да зрит око.
Третий лист преширокий аер мощно звати,
на нем дождь, снег, облаки и птицы читати.
Четвертый лист – сонм водный в нем ся обретает,
в том животных множество удобь ся читает.
Последний лист есть земля с древесы, с травами,
с крушцы и с животными, яко с письменами.
Этот "музей раритетов" отражает несколько основополагающих мотивов барокко – прежде всего, идею о "пестроте" мира, о переменчивости сущего, а также тягу к сенсационности. Однако главная особенность "музея раритетов" в том, что это музей словесности. Развитие культуры в представлении Симеона Полоцкого – это нечто вроде словесной процессии, парада слов. На первый взгляд, в этой процессии участвуют и вещи. Но сфинкс и саламандра, феникс и сирена, пеликан и кентавр, магнит и янтарь сами по себе Симеона Полоцкого не интересуют. Интересна их умопостигаемая сущность, скрытое в них Слово – ибо оно есть главный элемент культуры.
Барокко предполагало любовь к парадоксам, к взаимоисключающим вещам, к остроумному разрешению, казалось бы, неразрешимых противоречий. Эти черты можно видеть в стихотворении "Вино". Оно начинается с парадокса автор не знает, хвалить или хулить вино, т. к. оно, с одной стороны, "полезно силам плоти", с другой – будит в человеке "вредныя страсти". Ответ на постав-ленный вопрос оказывается остроумным снятием противоречия: "добро мало пити". Более того, в полном соответствии с поэтикой барокко, этот остроумный ответ не является изобретением автора, а тоже часть его "музея раритетов", т. к принадлежит известному герою прошлого: "Сей Павел Тимофею здравый совет даше". На остроумном ответе морского разбойника Дионида Александру Македонскому построено стихотворение "Разбойник":
...Яко едным разбиваю
Кораблем, за то злу титлу ношаю,
Разбойника мя люди именуют,
Тебе же царя обычно титулуют,
Яко многими полки брань твориши,
Морем, землею вся люди плениши.
Остроумный ответ выполняет роль аргумента в споре, причем аргумента решающего:
Царь, слышав ответ, дерзости дивися,
Обаче сердцем нань не разъярися,
Обличение оному простил есть,
Близ правды быти слово разсудил есть.
Целый ряд произведений сборника "Вертоград многоцветный" предвосхищает жанр басни (притчи) в классицистической литературе. В качестве примера можно привести стихотворение "Жабы послушливыя". Сначала Симеон рассказывает сюжетный анекдот о том, как в некотором монастыре, находившемся рядом с болотом, "многи жабы... воплем своим досаждаху молящымся иноком". Один из братьев, посланный начальником ради смеха приказать жабам замолчать, действительно утихомиривает их именем Христовым: "Оттоле гласа тамо жаб не бе слышати". Из этого анекдота следует "мораль": так же, как некогда жабы, ныне люди (особенно женщины) часто болтают в церкви во время службы. И стихотворение заканчивается призывом к ним:
Тщитеся убо, бабы, жабы подражати,
Во время жертв духовных глас свой удержати.
В связи с этим интересно рассмотреть вопрос о специфике именно барочной басни. Она недаром становится одним из ведущих в литературе барокко жанров: в чем-то она аналогична любимой барочными писателями изобразительной эмблеме (структура эмблемы "изображение – надпись – подпись" оказывается тождественной структуре басни "сюжет – заглавие – мораль"). Ярким примером барочной басни может служить обработка Симеоном Полоцким эзоповской басни "Рыбак" в стихотворении "Труба". Сюжет о незадачливом рыбаке, отправившемся ловить рыбу и играющем на берегу моря на флейте, у Симеона оказывается пророчеством о конце мира: рыбак, играющий на флейте — Бог, возвещающий о начале Страшного суда; рыбы, которые не спешат выпрыгивать на берег, — грешники, стремящиеся избежать кары и все-таки извлекаемые "на брег суда", тогда как басня Эзопа всего лишь относится к тем, кто делает все невпопад.
И в поэтических сборниках, и в драматургии Симеона Полоцкого наиболее отчетливо отразились барочные веяния, проникающие в русскую литературу во второй половине XVII столетия. При этом надо иметь в виду, что русское барокко, отразившееся в поэтической практике поэтов-силлабиков, в том числе и их учителя Симеона Полоцкого, достаточно существенно отличалось от европейского. А.М. Панченко говорил прежде всего об "умеренности" как отличительной особенности русского типа барокко. Чуждое решительных крайностей, избегающее описаний загробных ужасов и предсмертных мучений, русское барокко лишено мятежности и экзальтированности. Парадоксальным образом "силлабики, воспитанные в европейской школе, в определенном смысле менее барочны, чем их современники-расколоучители, генетически с барокко никак не связанные. В произведениях последних мы находим того трагического максималиста, всякую минуту готового к подвигу духа и плоти, который напоминает нам европейца времен Тридцатилетней войны. Силлабики же – это медлительные просветители, уверенные в могуществе собственного разума".
