In der Heimat meines Gro?vaters lebten die meisten Menschen von der Arbeit in den Flachsbrechen. Seit f?nf Generationen atmeten sie den Staub ein, der den zerbrochenen Stengeln entsteigt, lie?en sich langsam dahinmorden, geduldige und fr?hliche Geschlechter, die Ziegenk?se a?en, Kartoffeln, manchmal ein Kaninchen schlachteten; abends spannen und strickten sie in ihren Stuben, sangen, tranken Pfefferminztee und waren gl?cklich.
На родине моего дедушки почти все зарабатывали себе на жизнь обработкой льна. Уже пять поколений моих земляков, задыхаясь от пыли, трепали лен и давали этой пыли медленно убивать себя. Это были терпеливые и веселые люди: они ели козий сыр и картошку, а иногда лакомились кроликом. По вечерам они сидели у себя дома — пряли, вязали, пели, пили мятный чай и были счастливы
На родине моего дедушки наибольшие люди работы жили в льномялках. С 5 поколений они вдыхали пыль, которая выходит из разбитых стеблей, медленно оставляли себе dahinmorden, терпеливые и веселые полы, которые ели козий сыр, картофель, иногда кролика резал; вечером они тянут и вязали в ее комнатах, пели, пили мятный чай и были счастливы.
Die Eltern gingen fr?h zur Arbeit, der Haushalt war den Kindern ?berlassen: sie fegten die Stube, r?umten auf, wuschen das Geschirr und sch?lten Kartoffeln, kostbare, gelbliche Fr?chte, deren d?nne Schale sie vorweisen mu?ten, um den Verdacht m?glicher Verschwendung oder Leichtfertigkeit zu zerstreuen.
Родители рано отправлялись на работу; в их отсутствие дома хозяйничали дети. Они подметали, прибирали, мыли посуду и чистили картошку — драгоценные желтоватые клубни, тонкие очистки от которых они должны были предъявлять родителям, чтобы снять с себя подозрение в расточительности или легкомыслии.
Родители шли рано для работы, бюджет был предоставлен детям: они подметали комнату, убирали, мыли посуду и снимали кожуру с картофеля, с ценных, желтоватых плодов, тонкую кожуру которых они должны были предъявлять, чтобы рассеивать подозрение возможной пустой траты или необдуманности.
Kamen die Kinder aus der Schule, mu?ten sie in die W?lder gehen und – je nach der Jahreszeit – Pilze und Kr?uter sammeln: Waldmeister und Thymian, K?mmel und Pfefferminz, auch Fingerhut, und im Sommer, wenn sie das Heu von ihren mageren Wiesen geerntet hatten, sammelten sie Heublumen. Die Baleks zahlten einen Pfennig f?rs Kilo Heublumen, die in der Stadt in den Apotheken f?r zwanzig Pfennig das Kilo an nerv?se Damen verkauft wurden. Kostbar waren die Pilze: sie brachten zwanzig Pfennig das Kilo und wurden in der Stadt in den Gesch?ften f?r eine Mark zwanzig gehandelt.
После возвращения из школы дети отправлялись в лес, где они, смотря по времени года, собирали либо грибы, либо травы: мяту, тмин, чебрец, ячменник, а также наперстянку. Летом, когда на тощих лугах уже была скошена трава, дети собирали ромашку. За килограмм ромашки им давали один пфенниг, а в городской аптеке ее продавали нервным дамам по двадцать пфеннигов. Особенно ценились грибы: за них платили двадцать пфеннигов за килограмм, а в городе, в магазине, продавали за одну марку двадцать пфеннигов. Осенью, когда сырость выгоняла грибы из земли, дети забирались далеко в зеленую глушь лесов. Почти каждая семья имела «свои» грибные места. Старики по секрету рассказывали о них сыновьям, а те — своим детям.
Если дети из школы прибывали, они должны были идти в леса и – собирать в зависимости от сезона – грибы и травы: Ясменники и тимьян, тмин и мятный ликер, также наперсток, и в лете, если они пожинали сено ее худых лугов, собирали их сенные цветы. Baleks платили пфенниг за килограмм сенных цветов, которые продавались в городе в аптеках за 20 Pf килограмм нервным дамам. Грибы были ценными: они приводили килограмм 20 Pf и торговались в городе в делах 20 ДМ.
Die W?lder und die Flachsbrechen geh?rten nicht den Menschen, die dort arbeiteten, sondern den Baleks, die im Heimatdorf meines Gro?vaters ein Schlo? besa?en. Dort gab es ein kleines St?bchen, gleich neben der Milchk?che, in dem Pilze, Kr?uter und Heublumen gewogen und bezahlt wurden.
Леса и льномялки принадлежали не людям, которые там работали, а Baleks, которые владели замком в родной деревне моего дедушки. Там имелась маленькая комнатка, одинаково наряду с молочной кухней, в которой взвешивались грибы, травы и сенные цветы и оплачивались.
Dort stand auf dem Tisch die gro?e Waage der Baleks, ein altert?mliches, verschn?rkeltes, mit Goldbronze bemaltes Ding, vor dem die Gro?eltern meines Gro?vaters schon gestanden hatten, die K?rbchen mit Pilzen, die Papiers?cke mit Heublumen in ihren schmutzigen Kinderh?nden, gespannt zusehend, wieviel Gewichte Frau Balek auf die Waage werfen musste, bis der pendelnde Zeiger genau auf dem schwarzen Strich stand, dieser d?nnen Linie der Gerechtigkeit, die jedes Jahr neu gezogen werden musste. Dann nahm Frau Balek das gro?e Buch mit dem braunen Lederr?cken, trug das Gewicht ein und zahlte das Geld aus, Pfennige oder Groschen und sehr, sehr selten einmal eine Mark.
На столе возвышались большие весы Балеков — старинные, с завитушками, выкрашенными блестящей бронзовой краской. Перед этими весами стояли еще прадеды моего деда. В грязных детских ручонках они держали корзинки с грибами и бумажные кульки с ромашкой. Они напряженно следили за тем, как фрау Балек клала гирьки на весы, до тех пор пока колеблющаяся стрелка не останавливалась на черной черте — этой тонкой черте справедливости; каждый год черту эту приходилось рисовать заново. Потом фрау Балек брала толстую книгу в коричневом кожаном переплете, и прежде чем платить деньги — пфенниги, гроши и лишь очень, очень редко марку
Und als mein Gro?vater ein Kind war, stand dort ein gro?es Glas mit sauren Bonbons, von denen, die das Kilo eine Mark kosteten, und wenn die Frau Balek, die damals ?ber das St?bchen herrschte, gut gelaunt war, griff sie in dieses Glas und gab jedem der Kinder ein Bonbon, und die Gesichter der Kinder r?teten sich vor Freude, so wie sie sich r?teten, wenn die Mutter an besonders festlichen Tagen Milch in ihre Kaffeet?pfe goss, Milch, die den Kaffee hell f?rbte, immer heller, bis er so blond war wie die Z?pfe der M?dchen.
И когда мой дедушка был ребенком, стоял там большой стакан с кислыми конфетами, от тех, которые стоили килограмма марку, и если госпожа Балек, которая господствовала тогда над комнаткой, была в хорошем настроении, она хватала этот стакан и давала каждому из детей конфета, и лица детей краснели от радости, так же как они краснели, если мать наливала молоко в ее кофейники в особенно праздничные дни, молоко, которое красило кофе светло, все светлее, до тех пор пока он не был так белокур как косы девочка.
И уже тогда, когда еще мой дед был маленьким, рядом с весами стояла большая стеклянная банка, наполненная кислыми леденцами, теми самыми, которые продавались по марке за килограмм. И если та фрау Балек, которая в то время хозяйничала в каморке, была в хорошем настроении, она опускала руку в банку и наделяла каждого ребенка конфеткой. Лица детей розовели от радости, как в те дни, когда по большим праздникам мать наливала им молоко в кофе, молоко, которое делало его все светлее и светлее, до тех пор, пока он не становился таким же белесым, как косы девочек.
Eines der Gesetze, die die Baleks dem Dorf gegeben hatten, hie?: Keiner darf eine Waage im Hause haben. Das Gesetz war schon so alt, dass keiner mehr dar?ber nachdachte, wann und warum es entstanden war, und es musste geachtet werden; denn wer es brach, wurde aus den Flachsbrechen entlassen, dem wurden keine Pilze, kein Thymian, keine Heublumen mehr abgenommen, und die Macht der Baleks reichte so weit, dass auch in den Nachbard?rfem niemand ihm Arbeit gab, niemand ihm die Kr?uter des Waldes abkaufte.
Один из законов, которые дали Baleks деревне, назывался: Никто не может иметь весы дома. Закон был уже настолько стар, что никто больше не размышлял над тем, когда и почему это возникло, и должны были принимать во внимание; так как тот, кто ломал это, был отпущен из льномялок, никакие грибы, тимьян, сенные цветы не принимались у того больше, и власть Baleks удовлетворяла до сих пор, что также в Nachbard?rfem никто не давал ему работу, никто не покупал травы леса у него.
Один из непреложных законов, которые установили Балеки, гласил: никому в деревне не разрешается держать весы. Этот закон был установлен так давно, что никто уже не размышлял над тем, когда и почему он появился. Но каждый, кто посмел бы нарушить его, немедленно терял работу, и от него уже не стали бы принимать впредь грибы, чебрец, тмин, ромашку.
Aber von diesen stillen Menschen schien noch nie jemand den Gedanken gehabt zu haben, sich eine Waage zu kaufen oder sie zu basteln. Mein Gro?vater war der erste, der k?hn genug war, die Gerechtigkeit der Baleks zu pr?fen, die im Schloss wohnten, zwei Kutschen fuhren, die immer einem Jungen des Dorfes das Studium der Theologie im Prager Seminar bezahlten, bei denen der Pfarrer jeden Mittwoch zum Tarock war, denen der Bezirkshauptmann - das kaiserliche Wappen auf der Kutsche-zu Neujahr seinen Besuch abstattete und denen der Kaiser zu Neujahr des Jahres 1900 den Adel verlieh.
Но от этих тихих людей кто-то никогда еще, кажется, не имел мысль покупать себе весы или мастерить их. Мой дедушка был первым, который был достаточно смел проверять справедливость Baleks, которые жили в замке, 2 кареты ехали, которые всегда оплачивали мальчику деревни учебу теологии Пражского семинара, при которых священник был каждую среду к тароку, которым окружной начальник - императорский герб на наносил его визит в новый год и которым император передавал дворянство в новый год 1900.
Но даже у них никогда не возникала мысль купить или сделать себе весы. Мой дедушка был первым смельчаком, решившим проверить справедливость Балеков, тех самых Балеков, которые жили в замке, имели два выезда и оплачивали одному из деревенских парней учение в духовной семинарии; тех самых Балеков, у которых каждую среду играл в карты священник, к которым приезжал с новогодним поздравлением сам окружной начальник в своей коляске, украшенной гербом кайзера, и которым в новом, тысяча девятисотом году сам кайзер пожаловал дворянство.
Mein Gro?vater war flei?ig und klug: er kroch weiter in die W?lder hinein, als vor ihm Kinder seiner Sippe gekrochen waren, er drang bis in das Dickicht vor, in dem der Sage nach Bilgan der Riese hausen sollte, der dort den Hort der Balderer bewacht. Mein Gro?vater trug alles, was er den Baleks brachte, auf die R?ckseite eines Kalenderblattes ein: jedes Pfund Pilze, jedes Gramm Thymian, und mit seiner Kinderschrift schrieb er rechts daneben, was er daf?r bekommen hatte. Jeden Pfennig kritzelte er hin, von seinem siebten Jahr bis zu seinem zw?lften Jahr, und als er zw?lf war, kam das Jahr 1900, und die Baleks schenkten jeder Familie im Dorf, weil der Kaiser sie geadelt hatte, ein Viertelpfund echten Kaffee, von dem, der aus Brasilien kommt; es gab auch Freibier und Tabak f?r die M?nner, und im Schloss fand ein gro?es Fest statt; viele Kutschen standen in der Pappelallee, die vom Dorf zum Schloss f?hrt.
Мой дедушка был усерден и умен: он ползал дальше в леса, чем перед ним ползали дети его рода, он продвигался вперед вплоть до чащи, в которой должен был проживать сказания после Bilgan великан, который охраняет там клад Balderer. Мой дедушка вносил все, что он приводил Baleks, на обратную сторону листка календаря: он писал каждый фунт грибов, каждый грамм тимьяна, и с его детским письмом справа отсюда, что он получил за это. Он писал неразборчиво каждый пфенниг туда, от его седьмого года до его двенадцатого года, и когда он был 12, 1900 прибывал, и Baleks дарили каждой семье деревни, так как император облагородил их, четверть фунта настоящий кофе, от того, который прибывает из Бразилии; имелось также бесплатное пиво и табак для мужчин, и в замке большой праздник происходил; много карет стояли в аллее тополя, которая ведет от деревни к замку.
Мой дедушка был умный и старательный: он уходил в лес дальше, чем кто-либо из детей в нашей семье. Он даже добирался до самой чащи, где, по преданиям, обитал великан Билган, охранявший там сказочные сокровища. Но мой дедушка не страшился Билгана. На чистом листке календаря дедушка записывал все, что он приносил Балекам: у него был записан каждый фунт грибов, каждый грамм тмина. Своими детскими каракулями он записывал каждый пфенниг, который получал с тех пор, как ему минуло семь лет. А когда ему исполнилось двенадцать, наступил тысяча девятисотый год, и Балеки в честь того, что кайзер присвоил им дворянство, подарили каждой семье в деревне четверть фунта настоящего кофе, того, который привозят из Бразилии. Мужчинам дали бесплатно пиво и табак, а в замке устроили большое празднество; множество колясок стояло в тополевой аллее, ведущей к замку.
Aber am Tage vor dem Fest schon wurde der Kaffee ausgegeben in der kleinen Stube, in der seit fast hundert Jahren die Waage der Baleks stand, die jetzt Baleks von Bilgan hie?en, weil der Sage nach Bilgan der Riese dort ein gro?es Schloss gehabt haben soll, wo die Geb?ude der Baleks stehen.
Mein Gro?vater hat mir oft erz?hlt, wie er nach der Schule dorthin ging, um den Kaffee f?r vier Familien abzuholen: f?r die Cechs, die Beidlers, die Vohlas und f?r seine eigene, die Br?chers. Es war der Nachmittag von Silvester: Die Stuben mussten geschm?ckt, es musste gebacken werden, und man wollte nicht vier Jungen entbehren, jeden einzeln den Weg ins Schloss machen lassen, um ein Viertelpfund Kaffee zu holen.
Но днем перед праздником кофе выпускался уже в маленькой комнате, в которой стояли уже почти 100 лет весы Baleks, которыми назывались теперь Baleks от Bilgan, так как сказания после Bilgan великан должен иметь там большой замок, где здания Baleks стоят.
Мой дедушка часто рассказал мне, как он шел после школы туда, чтобы забирать кофе для 4 семей: для Cechs, Beidlers, Vohlas и для его собственной, Br?chers. Была вторая половина дня новогоднего вечера: Комнаты должны были идти, это должно было украшаться выпекаться, и не хотели нуждаться 4 мальчиков, каждого в отдельности дорогу в замок позволяют делать, чтобы нести четверть фунта кофе.
Кофе начали раздавать еще за день до праздника в той же маленькой каморке, в которой уже почти сто лет стояли весы Балеков, звавшихся теперь Балеки фон Билган, потому что, по преданию, дворец великана Билгана стоял как раз на том месте, где находился дом Балеков.
Дедушка часто рассказывал мне, как он после школы пошел к Балекам, чтобы получить кофе для четырех семей: для семьи Чехов, Вейдлеров, Фоласов и для своей семьи — для Брюхеров. Это было после обеда, в канун Нового года. Соседи хотели прибраться, испечь что-нибудь к празднику и поэтому решили, что не стоит посылать сразу четырех мальчиков за четвертушкой кофе.
Und so sa? mein Gro?vater auf der kleinen schmalen Holzbank im St?bchen, lie? sich von Gertrud, der Magd, die fertigen Achtelkilopakete Kaffee vorz?hlen, vier St?ck, und blickte auf die Waage, auf deren linker Schale der Halbkilostein liegen geblieben war; Frau Balek von Bilgan war mit den Vorbereitungen f?rs Fest besch?ftigt. Und als Gertrud nun in das Glas mit den sauren Bonbons greifen wollte, um meinem Gro?vater eines zu geben, stellte sie fest, dass es leer war: Es wurde j?hrlich einmal neu gef?llt, fasste ein Kilo von denen zu einer Mark.
И таким образом мой дедушка сидел на маленькой тонкой деревянной скамье комнатки, можно было перечислять Гертруд, служанкой, готовые пакеты килограмма восьмой части кофе, 4 куска, и смотрел на весы, на левой кожуре которых остался лежать пол-камень килограмма; госпожа Балек фон Бильган была занята подготовкой для праздника. И когда Гертруд хотела хватать теперь стакан с кислыми конфетами, чтобы давать один моему дедушке, она устанавливала, что это было пусто: Каждый год это однажды по-новому наполнялось, 1 кг их по марке понимал.
И вот он уже сидит на маленькой узкой деревянной скамейке в знакомой каморке, а служанка Гертруда отпускает ему готовые пакетики кофе, четыре пакетика по четверть фунта. Дедушка посмотрел на весы. На левой чашке еще лежала фунтовая гиря. Фрау Балек фон Билган не было, как обычно, в каморке, она занималась приготовлениями к празднику, и Гертруда захотела угостить дедушку конфетой. Но когда она опустила руку в банку с леденцами, то заметила, что банка пуста. Эта банка наполнялась раз в год, и в ней помещался ровно килограмм конфет того сорта, которые стоили одну марку.
Gertrud lachte, sagte: «Warte, ich hole die neuen», und mein Gro?vater blieb mit den vier Achtelkilopaketen, die in der Fabrik verpackt und verklebt waren, vor der Waage stehen, auf der jemand den Halbkilostein liegen gelassen hatte, und mein Gro?vater nahm die Kaffeepaketchen, legte sie auf die leere Waagschale, und sein Herz klopfte heftig, als er sah, wie der schwarze Zeiger der Gerechtigkeit links neben dem Strich h?ngen blieb, die Schale mit dem Halbkilostein unten blieb und das halbe Kilo Kaffee ziemlich hoch in der Luft schwebte. Sein Herz klopfte heftiger, als wenn er im Walde hinter einem Strauch gelegen, auf Bilgan den Riesen gewartet h?tte, und er suchte aus seiner Tasche Kieselsteine, wie er sie immer bei sich trug, um mit der Schleuder nach Spatzen zu schie?en, die an den Kohlpflanzen seiner Mutter herumpickten - drei, vier, f?nf Kieselsteine musste er neben die vier Kaffeepakete legen, bis die Schale mit dem Halbkilostein sich senkte und der Zeiger endlich scharf ?ber dem schwarzen Strich lag.
Гертруд смеялась, говорила:« Метеорологическая станция, я несу новый», и мой дедушка останавливался с 4 пакетами килограмма восьмой части, который упаковывает на фабрике и слиплись, перед весами, на которых кто-то оставил пол-камень килограмма, и мой дедушка брал маленькие кофейные пакеты, она неслась на пустую чашу весов, и сердце сильно стучало, когда он видел, как черная стрелка справедливости зацепилась слева наряду с чертой, которая оставалась кожурой с пол-камнем килограмма внизу и который парил 0,5 кг кофе довольно высоко в воздухе. Сердце более сильно стучало, как будто бы он лежал в лесу за кустом, ждал Bilgan великана, и он искал кремнии из его сумки, как он нес их всегда при себе, чтобы стрелять с центрифугой после воробьев, в растениях капусты его матери herumpickten - 3, 4, 5 кремниев он должен был нестись наряду с 4 кофейными пакетами, до тех пор пока кожура с пол-камнем килограмма не понижалась и лежала стрелка, наконец, резко о черной черте.
Гертруда засмеялась и сказала:
— Обожди, я принесу новую порцию.
И мой дедушка остался один со своими четырьмя пакетиками весом в четверть фунта каждый, которые были запечатаны на фабрике. Он стоял перед весами, где лежала оставленная кем-то фунтовая гиря. И дедушка взял четыре пакетика кофе и положил их на пустую чашу весов. Его сердце сильно забилось, когда он увидел, что черная Стрелка весов справедливости остановилась слева от черты, а чаша с фунтовой гирей оказалась внизу, в то время как чаша с фунтом кофе поднялась довольно высоко. Сердце у него билось сильнее, чем в то время, когда он лежал в лесу, спрятавшись в кустах, и ждал, что появится великан Билган. Он вынул из своего кармана камешки, которые носил с собой, чтобы стрелять из рогатки в воробьев, клевавших в их огороде капусту. Три, четыре, пять камешков должен был он положить рядом с четырьмя пакетиками кофе, чтобы чаша, где лежала фунтовая гиря, поднялась и стрелка сравнялась наконец с черной чертой.
Mein Gro?vater nahm den Kaffee von der Waage, wickelte die f?nf Kieselsteine in sein Sacktuch, und als Gertrud mit der gro?en Kilot?te voll saurer Bonbons kam, die wieder f?r ein Jahr reichen mussten, um die R?te der Freude in die Gesichter der Kinder zu treiben, als Gertrud die Bonbons rasselnd ins Glas sch?ttete, stand der kleine blasse Bursche da, und nichts schien sich ver?ndert zu haben. Mein Gro?vater nahm nur drei von den Paketen, und Gertrud blickte erstaunt und erschreckt auf den blassen Jungen, der den sauren Bonbon auf die Erde warf, ihn zertrat und sagte: «Ich will Frau Balek sprechen.» «Balek von Bilgan, bitte», sagte Gertrud.
Мой дедушка брал кофе весов, наматывал 5 кремниев в платок мешка, и когда Гертруд с большой килограммовой упаковкой прибывала с изобилием кислых конфет, которые должны были удовлетворять снова на год, чтобы доводить красноту радости на лица детей, когда Гертруд сыпала конфеты звоня в стакан, маленький бледный парень присутствовал, и ничего, кажется, не изменилось. Мой дедушка брал только 3 из пакетов, и Гертруд смотрела удивленно и пугает на бледного мальчика, который бросал кислую конфету на землю, его растоптал и говорил: «Я хочу говорить госпожу Балек.» «Balek от Bilgan, пожалуйста,», говорила Гертруд.
Дедушка снял кофе с весов, завернул пять камешков в свой носовой платок, и когда Гертруда вернулась с большим килограммовым пакетом леденцов, которых опять хватило бы на целый год, — ведь время от времени лица детей должны были покрываться румянцем, — когда Гертруда с шумом начала высыпать эти леденцы в банку, худенький бледный мальчуган стоял перед ней так, словно ничего не произошло.
Но дедушка взял только три пакета кофе, и Гертруда удивленно и испуганно посмотрела на бледного мальчугана, который бросил на землю кислую конфетку, растоптал ее и сказал:
Я хочу поговорить с фрау Балек.
«Gut, Frau Balek von Bilgan», aber Gertrud lachte ihn aus, und er ging im Dunkeln ins Dorf zur?ck, brachte den Cechs, den Beidlers, den Vohlas ihren Kaffee und gab vor, er m?sse noch zum Pfarrer.т Aber er ging mit seinen f?nf Kieselsteinen im Sacktuch in die dunkle Nacht. Er musste weit gehen, bis er jemand fand, der eine Waage hatte, eine haben durfte: in den D?rfern Blaugau und Bernau hatte niemand eine, das wusste er, und er schritt durch sie hindurch, bis er nach zweist?ndigem Marsch in das kleine St?dtchen Dielheim kam, wo der Apotheker Honig wohnte. Aus Honigs Haus kam der Geruch frisch gebackener Pfannekuchen, und Honigs Atem, als er dem verfrorenen Jungen ?ffnete, roch schon nach Punsch, und er hielt die kalten H?nde des Jungen einen Augenblick fest und sagte: «Na, ist es schlimmer geworden mit der Lunge deines Vaters?»
«Хорошо, госпожа Балек фон Бильган», но Гертруд высмеивала его, и он возвращался в темноте в деревню, приводил ее кофе Cechs, Beidlers, Vohlas и утверждал, он должен был бы идти еще к священнику. т, Однако, он шел с его 5 кремниями платка мешка на темную ночь. Он далеко должен был идти, до тех пор пока он не находил кого-то, у которого были весы, один мог иметь: в деревни синюю область и Bernau ни у кого не было одного, он знал это, и он шагал благодаря им насквозь, до тех пор пока он не прибывал после двухчасового марша в маленький городок дом Диль, где аптекарь мед жил. Из дома меда прибывал запах свеже-выпеченных пирогов сковороды, и меда дыхание, когда он открывался замерзнувшему мальчику, пах уже пуншем, и он держал холодные руки мальчика мгновение и говорил: «Ну, стало ли это хуже с легким твоего отца?»
— Ты хочешь сказать, Балек фон Билган, — поправила его Гертруда.
— Хорошо, пусть будет фрау Балек фон Билган.
Но Гертруда просто высмеяла его.
В наступивших сумерках дедушка пошел обратно в деревню, отнес Чехам, Вейдлерам и Фоласам их кофе и сказал, что он должен еще пойти к священнику. И хотя уже наступила ночь, он ушел из деревни. Пять камешков, завернутых в носовой платок, он нес с собой. Ему пришлось проделать немалый путь, пока он нашел человека, которому разрешалось иметь весы. В деревнях Блаугау и Бернау никто не имел весов, это он знал. И дедушка шел мимо этих деревень, не останавливаясь, пока после двухчасового пути не достиг маленького городка Дильхейм, где жил аптекарь Хониг.
В доме Хонига пахло свежими блинами, а от самого Хонига, открывшего дверь замерзшему мальчику, пахло пуншем. В своих тонких губах Хониг держал толстую сигару. Задержав на секунду холодные руки мальчика, он сказал:
Ну что, твоему отцу стало хуже? Опять что-нибудь с легкими?
«Nein, ich komme nicht um Medizin, ich wollte...» Mein Gro?vater nestelte sein Sacktuch auf, nahm die f?nf Kieselsteine heraus, hielt sie Honig hin und sagte: «Ich wollte das gewogen haben.» Erblickte ?ngstlich in Honigs Gesicht, aber als Honig nichts sagte, nicht zornig wurde, auch nicht fragte, sagte mein Gro?vater: «Es ist das, was an der Gerechtigkeit fehlt», und mein Gro?vater sp?rte jetzt, als er in die warme Stube kam, wie nass seine F??e waren. Der Schnee war durch die schlechten Schuhe gedrungen, und im Wald hatten die Zweige den Schnee ?ber ihn gesch?ttelt, der jetzt schmolz, und er war m?de und hungrig und fing pl?tzlich an zu weinen, weil ihm die vielen Pilze einfielen, die Kr?uter, die Blumen, die auf der Waage gewogen worden waren, an der das Gewicht von f?nf Kieselsteinen an der Gerechtigkeit fehlte.
«Нет, я не прибываю вокруг медицины, я хотел... »Мой дедушка развязывал платок мешка, вынимал 5 кремниев, она подавала мед и говорила: «Я хотел взвесить это.» Замечал боязливо на лице меда, но как мед ничего не говорило, не становился гневен, также не спрашивал, говорил мой дедушка: «Это то, что отсутствует справедливости», и теперь мой дедушка чувствовал, когда он прибывал в теплую комнату, насколько мокрыми его ноги были. Снег проник плохими ботинками, и с леса отрасли трясли снег о нем, который таял теперь, и он уставал и был голоден и ловил внезапно в плакать, так как многие грибы обрушивались ему, которые были весивший травы, цветы, на весах, в которых вес 5 кремниев отсутствовал справедливости.
— Нет, я пришел не за лекарством, я хотел... — Дедушка развернул платок, вынул пять камешков, показал их Хонигу и сказал: — Я хотел бы взвесить вот это.
Он испуганно посмотрел в лицо Хонига, но, убедившись в том, что Хониг не возражает ему, не рассердился и ничего не спросил, дедушка сказал:
— Они весят столько, сколько недостает справедливости.
Лишь тогда, когда дедушка вошел в теплую комнату, он почувствовал, что совсем промок. Снег набился в его худые ботинки. Ветки в лесу обсыпали его одежду снегом, который теперь растаял. Дедушка устал и проголодался. Вдруг он заплакал, потому что ему вспомнилось, сколько грибов, трав и ромашки было взвешено на весах, которым, чтобы быть справедливыми, не хватало веса пяти камешков.
Und als Honig, den Kopf sch?ttelnd, die f?nf Kieselsteine in der Hand, seine Frau rief, fielen meinem Gro?vater die Geschlechter seiner Eltern, seiner Gro?eltern ein, die alle ihre Pilze, ihre Blumen auf der Waage hatten wiegen lassen m?ssen, und es kam ?ber ihn eine gro?e Woge der Ungerechtigkeit, und er fing noch heftiger an zu weinen, setzte sich, ohne dazu aufgefordert zu sein, auf einen der St?hle in Honigs Stube, ?bersah den Pfannekuchen, die hei?e Tasse Kaffee, die die gute und dicke Frau Honig ihm vorsetzte, und h?rte erst auf zu weinen, als Honig selbst aus dem Laden vom zur?ckkam und, die Kieselsteine in der Hand sch?ttelnd, leise zu seiner Frau sagte: «F?nfeinhalb Deka, genau.»
И когда мед, голову стряхивая, 5 кремниев кричал в руке, его жене, полы его родителей, его бабушек и дедушек обрушивались моему дедушке, которые позволяли взвесить должны быть все ее грибы, ее цветы на весах, и доходило о нем большую волну несправедливости, и он ловил еще более сильно в плакать, садился без того, чтобы быть призванным о том, на один из стульев в комнате меда, обозревал пирог сковороды, который горячая чашка кофе, которую подавала хорошая и толстая женщина мед ему, и слышал только на плакать, как мед даже из магазин от возвращался и, кремнии в рука стряхивая, тихо к его жена говорил: «5,5 десяти граммов, точно.»
И когда Хониг, качая головой и держа в руке пять камешков, позвал жену, дедушка вспомнил о своем отце, деде и прадеде, которые взвешивали грибы и травы на тех же весах, и он почувствовал, как его захлестывает громадная волна несправедливости. Он заплакал еще сильнее, сел без спросу на стул в комнате Хонига, не заметив даже, что добрая толстуха фрау Хониг поставила перед ним блины и чашку горячего кофе. Он перестал плакать лишь тогда, когда сам Хониг вернулся из аптеки, потрясая камешками, которые он держал в руке, и тихо сказал своей жене:
Ровно одна десятая килограмма...
Mein Gro?vater ging die zwei Stunden durch den Wald zur?ck, lie? sich pr?geln zu Hause, schwieg, als er nach dem Kaffee gefragt wurde, sagte kein Wort, rechnete den ganzen Abend an seinem Zettel herum, auf dem er alles notiert hatte, was er der jetzigen Frau Balek geliefert hatte. Und als cs Mitternacht schlug, vom Schloss die B?ller zu h?ren waren, im ganzen Dorf das Geschrei, das Klappern und Rasseln erklang, als die Familie sich gek?sst, sich umarmt hatte, sagte er in das folgende Schweigen des neuen Jahres hinein: «Baleks schulden mir achtzehn Mark und zweiunddrei?ig Pfennig.» Und wieder dachte er an die vielen Kinder, die es im Dorfe gab, dachte an seinen Bruder Fritz, der viele Pilze gesammelt hatte, an seine Schwester Ludmilla, dachte an die vielen hundert Kinder, die alle f?r die Baleks Pilze gesammelt hatten, Kr?uter und Blumen, und er weinte diesmal nicht, sondern erz?hlte seinen Eltern, seinen Geschwistern von seiner Entdeckung.
Мой дедушка возвращался 2 ч. по лесу, оставлял дома дерутся, молчал, когда он был спрошен о кофе, никакое слово не говорило, рассчитывало весь вечер в его листке, на котором он отметил все, что он поставил современной госпоже Балек. И когда cs полночь билась, от замка ракетницы нужно было слышать, во всей деревне крик, который звенел трещетки и звон, как семья целуемо, себя обнялся, он говорил в следующее молчание нового года внутрь: «Baleks должны мне 18 ДМ и 32 Pf.» И снова он думал о многих детях, которые имелись в деревне, думал о его брате Фрице, который собрал много грибов, о его сестре Людмиле, думал многих сотен детей, которые собрали всех для Baleks грибы, на этот раз травы и цветы, и он не плакали, а рассказывали его родителям, его братьям и сестрам о его открытии.
Дедушка проделал двухчасовой путь обратно через лес, вытерпел побои дома, не отвечал, когда его спрашивали про кофе. Все это время он не произнес ни единого слова. Весь вечер он считал, сидя над бумажкой, где было записано все, что он когда-то приносил фрау Балек. А когда часы пробили полночь и в поместье раздался праздничный салют, когда в деревне послышались приветственные крики и затрещали трещотки, когда вся семья обнялась и поцеловалась, в наступившей новогодней тишине прозвучали слова моего дедушки:
— Балеки должны мне восемнадцать марок и тридцать два пфеннига.
И опять он вспомнил обо всех деревенских ребятах, вспомнил о своем брате Фрице, который приносил так много грибов, о своей сестре Людмиле, о многих сотнях детей, которые собирали грибы, травы, ромашку для Балеков. Но на этот раз он не заплакал, а рассказал родителям, братьям и сестрам о своем открытии.
Als die Baleks von Bilgan am Neujahrstage zum Hochamt in die Kirche kamen, das neue Wappen - einen Riesen, der unter einer Fichte kauert - schon in Blau und Gold auf ihrem Wagen, blickten sie in die harten und blassen Gesichter der Leute, die alle auf sie starrten. Sie hatten im Dorf Girlanden erwartet, am Morgen ein St?ndchen, Hochrufe und Heilrufe.
Когда Baleks от Bilgan в Новый год прибывали к торжественной мессе в церковь, новый герб - великана, который сидит на корточках под елью - уже в синем цвете и золоте на ее машине, они смотрели на жесткие и бледные лица людей, которые пристально смотрели все на них. Они ожидали от деревни гирлянды, утром маленькое состояние, крики "ура" и лечебные призывы.
Когда Балеки фон Билган в первый день нового года пришли в церковь к обедне — их коляску уже украшал новый сине-золотой герб, на котором был изображен великан, расположившийся под сосной, — они увидели обращенные к ним ожесточенные худые лица людей. Балеки ожидали, что жители вывесят в их честь гирлянды, что утром деревенская капелла проиграет гимн, что они услышат возгласы «Хох!» и «Хайль!».
Aber das Dorf war wie ausgestorben gewesen, als sie hindurchfuhren, und in der Kirche wandten sich die Gesichter der blassen Leute ihnen zu, stumm und feindlich, und als der Pfarrer auf die Kanzel stieg, um die Festpredigt zu halten, sp?rte er die K?lte der sonst so friedlichen Gesichter, und er stoppelte m?hsam seine Predigt herunter und ging schwei?triefend zum Altar zur?ck.
Но деревня была как вымер, когда они hindurchfuhren, и в церкви обращались лица бледных людей к ним, безмолвно и враждебно, и когда священник рос до кафедры, чтобы считать праздничную проповедь, он чувствовал холод иначе таких мирных лиц, и он собирал с трудом его проповедь вниз и
возвращался покрыто потом к алтарю.
Но когда они проезжали через деревню, она казалась вымершей. А в церкви лица бледных людей глядели на них молча и враждебно.
Сам священник, выйдя на амвон, чтобы произнести праздничную проповедь, почувствовал холод, исходивший от этих людей, обычно столь тихих и мирных. И он с трудом, спотыкаясь и запинаясь, произнес свою проповедь и, весь взмокший, вернулся к алтарю.
Und als die Baleks von Bilgan nach der Messe die Kirche wieder verlie?en, gingen sie durch ein Spalier stummer, blasser Gesichter. Die junge Frau Balek von Bilgan aber blieb vom bei den Kinderb?nken stehen, suchte das Gesicht meines Gro?vaters, des kleinen blassen Franz Br?cher, und fragte ihn in der Kirche: «Warum hast du den Kaffee f?r deine Mutter nicht mitgenommen?», und mein Gro?vater stand auf und sagte: «Weil Sie mir noch so viel Geld schulden, wie f?nf Kilo Kaffee kosten», und er zog die f?nf Kieselsteine aus seiner Tasche, hielt sie der jungen Frau hin und sagte: «Soviel, f?nfeinhalb Deka, fehlen auf ein halbes Kilo an Ihrer Gerechtigkeit.» Und noch ehe die Frau etwas sagen konnte, stimmten die M?nner und Frauen in der Kirche das Lied an: «Gerechtigkeit der Erden, o Herr, hat Dich get?tet...»
И когда Baleks от Bilgan после выставки снова покидали церковь, они шли шпалерой немых, бледных лиц. Однако, девушка Balek от Bilgan останавливалась от у детских скамей, искала лицо моего дедушки, маленького бледного Франца Br?cher, и спрашивала его в церкви: «Почему ты не взял с собой кофе для твоей матери?», и мой дедушка вставал и говорил: «Так как Вы должны мне еще такое большое количество денег, как 5 кг кофе стоят», и он тянул 5 кремниев из его сумки, она подавала девушке и говорила: «Много, 5,5 десяти граммов, отсутствуют на 0,5 кг Вашей справедливости.» И прежде чем женщина могла говорить кое-что, мужчины и женщины в церкви начинали песню: «Справедливость земель, о, господин, убил тебя...»
А когда Балеки фон Билган после мессы покинули церковь, они прошли через шпалеры молчаливых, суровых людей. Молодая фрау Балек фон Билган остановилась около детских скамеек, разыскала глазами моего дедушку — маленького бледного Франца Брюхера — и спросила его громким голосом, прозвучавшим на всю церковь:
— Почему ты не взял кофе для своей матери? И мой дедушка встал и ответил:
— Потому что вы должны мне столько денег, сколько стоят пять килограммов кофе.
Он вынул из своего кармана пять камешков, показал их молодой женщине и сказал:
— Вот столько — одной десятой килограмма — не хватает на каждый килограмм вашей справедливости.
И прежде чем женщина смогла что-либо ответить на это, мужчины и женщины в церкви запели:
«Земная справедливость, о господь, убила тебя...»
W?hrend die Baleks in der Kirche waren, war Wilhelm Vohla in das kleine St?bchen eingedrungen, hatte die Waage gestohlen und das gro?e, dicke, in Leder eingebundene Buch, in dem jedes Kilo Pilze, jedes Kilo Heublumen, alles eingetragen war, was von den Baleks im Dorf gekauft worden war. Den ganzen Nachmittag des Neujahrstages sa?en die M?nner des Dorfes in der Stube meiner Urgro?eltern und rechneten, rechneten ein Zehntel von allem, was gekauft worden - aber als sie schon viele Tausend Taler errechnet hatten und noch immer nicht zu Ende waren, kamen die Gendarmen des Bezirks- hauptmanns, drangen schie?end und stechend in die Stube meines Urgro?vaters ein und holten mit Gewalt die Waage und das Buch heraus. Die Schwester meines Gro?vaters wurde get?tet dabei, die kleine Ludmilla, ein paar M?nner verletzt, und einer der Gendarmen wurde von Wilhelm Vohla erstochen. Es gab Aufruhr, nicht nur in unserem Dorf, auch in Blaugau und Bernau, und fast eine Woche lang ruhte die Arbeit in den Flachsfabriken.
В то время как Baleks были в церкви, Вильгельм Фола проник в маленькую комнатку, весы украли и большой, толстая включенная в коже книга, в которую был зарегистрирован каждый килограмм грибов, каждый килограмм сенных цветов, все, что было куплено Baleks деревни. Во всей второй половине дня Нового года мужчины деревни сидели в комнате моих прадедов и прабабушек и считались, считали десятую часть всего, что куплен - но когда они рассчитали уже много 1000 тал. и все еще не заканчивались, жандармы района капитана прибывали, проникали стреляя и колюче в комнату моего прадедушки и вытаскивали силой весы и книгу. Сестра моего дедушки была убита при этом, маленькая Людмила, несколько мужчин раненый, и один из жандармов закалывался Вильгельмом Фолой. Имелось волнение, не только в нашу деревню, также в синей области и Bernau, и почти 1 неделя работа отдыхала на фабриках льна.
В то время как Балеки находились еще в церкви, Вильгельм Фола — браконьер — проник в маленькую каморку и унес весы и большую толстую книгу в кожаном переплете, в которой был записан каждый килограмм грибов, каждый килограмм ромашки и все, что Балеки скупали в деревне. И всю вторую половину первого дня нового года мужчины из деревни просидели у моих предков, присчитывая к каждым десяти килограммам еще один килограмм, тот, на который их обвешивали Балеки. И когда выяснилось, что их обсчитали таким образом на много тысяч талеров, — а конца счету все еще не было видно, — прибыли жандармы, посланные окружным начальником. Стреляя, они ввалились с саблями наголо в комнату моего прадедушки и захватили весы и книгу. Они убили сестру дедушки, маленькую Людмилу, и ранили нескольких мужчин. Одного из жандармов заколол Вильгельм Фола — браконьер.
Взбунтовалась не только наша деревня, но и Блаугау и Бернау. Почти целую неделю не работали льняные мануфактуры.
Aber es kamen sehr viele Gendarmen, und die M?nner und Frauen wurden mit Gef?ngnis bedroht, und die Baleks zwangen den Pfarrer, ?ffentlich in der Schule die Waage vorzuf?hren und zu beweisen, dass der Zeiger der Gerechtigkeit richtig auspendelte. Und die M?nner und Frauen gingen wieder in die Flachsbrechen, aber niemand ging in die Schule, um dem Pfarrer zuzusehen: Er stand ganz allein da, hilflos und traurig mit seinen Gewichtsteinen, der Waage und den Kaffeet?ten.
Und die Kinder sammelten wieder Pilze, sammelten wieder Thymian, Blumen und Fingerhut, aber jeden Sonntag wurde in der Kirche, sobald die Baleks sie betraten, das Lied angestimmt: «Gerechtigkeit der Erden o Herr, hat Dich get?tet», bis der Bezirkshauptmann in allen D?rfern austrommeln lie?, das Singen dieses Liedes sei verboten.
Но прибывали очень много жандармов, и мужчинам и женщинам грозили тюрьмой, и Baleks принуждали священника, чтобы он демонстрировал весы публично в школе и доказывал, что стрелка справедливости правильно останавливалась. И мужчины и женщины шли снова в льномялки, но никто не шел в школу, чтобы смотреть на священника: Он совсем был одинок, беспомощно и печально с его камнями веса, весами и кофейными пакетами.
И дети собирали снова грибы, собирали снова тимьян, цветы и наперсток, но каждое воскресенье песня начиналась в церкви, как только Baleks вступали в них: «Справедливость земель, о, господин, убил тебя», до тех пор пока окружной начальник не позволял объявлять с барабанным боем во все деревни, пение этой песни запрещено.
Прибыло много жандармов, которые угрожали мужчинам и женщинам тюрьмой, и Балеки вынудили священника продемонстрировать в школе перед всем народом весы, чтобы доказать, что стрелка справедливости правильно показывала вес. Мужчины и женщины снова отправились трепать лен, но никто не пошел в школу, чтобы поглядеть на священника: он стоял совсем один со своими гирями, весами и пакетиками с кофе, беспомощный и грустный. Дети вновь собирали грибы, ромашку, тмин и травы. Но каждое воскресенье, как только Балеки выходили из своего замка, они слышали:
— «Земная справедливость, о господь, убила тебя...»
Так продолжалось до тех пор, пока окружной начальник не приказал объявить во всех деревнях, что петь это запрещается.
