ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ, термин, введенный в 1967 теоретиком постструктурализма Юлией Кристевой (р. 1941) для обозначения общего свойства текстов, выражающегося в наличии между ними связей, благодаря которым тексты (или их части) могут многими разнообразными способами явно или неявно ссылаться друг на друга.
При том, что различные проявления интертекстуальности известны с незапамятных времен, возникновение соответствующих термина и теории именно в последней трети 20 в. представляется неслучайным. Значительно возросшая доступность произведений искусства и массовое образование, развитие средств массовой коммуникации и распространение массовой культуры (как бы к ней ни относиться) привели к очень сильной семиотизации человеческой жизни, к ощущению того, что, по выражению польского парадоксалиста Станислава Ежи Леца, «Обо всем уже сказано. К счастью, не обо всем подумано» (кстати, сама данная цитата в настоящем абзаце является одновременно и иллюстрацией его основного тезиса), и если уж удастся придумать что-то новое, то для самого утверждения новизны необходимо сопоставить новое содержание с тем, что уже было сказано; если же претензии на новизну нет, то использование для выражения некоторого содержания уже имеющейся формы сплошь и рядом становится престижным указанием на знакомство автора текста с культурно-семиотическим наследием, с «сокровищами семиосферы». Искусство, а с какого-то момента и повседневные семиотические процессы в 20 в. становятся в значительной степени «интертекстуальными».
Литература конца ХХ века имеет много специфических качеств, среди которых видное место занимает ее стремление развиваться, отталкиваясь непосредственно не от жизни, а от предшествующих культурных слоев. Функции цитаты в этом случае очень расширяются. Цитируются уже не отдельные семантические комплексы, а целые произведения. Они становятся источником нового произведения, скрупулезно там воспроизводимые. Таковы романы "Лесной царь", "Пятница или лимбы Тихого океана", принадлежащие видному современному французскому писателю Мишелю Турнье. В основе этих книг лежат одноименная баллада Гете и роман Д. Дефо
"Робинзон Крузо". Турнье тщательно воспроизвел весь семантический комплекс этих произведений и организовал на этой основе длительную эстетическую и художественную игру, создавая совершенно новые тексты и смыслы.
Цитирование, таким образом, способствует организации обширного контекста культуры, создает единое полотно литературного процесса.
Возьмём для примера роман Мишеля Турнье “Пятница, или Лимбы Тихого океана” (1967), отмеченный Гонкуровской премией. Это ещё одна робинзонада — кстати, куда более любопытная, чем опыт Эко. Но тоже чрезмерно “игровая”, с крутым наворотом всякого рода приёмов, с калейдоскопом меняющихся планов повествования. Робинзон — это игровая и символическая фигура, которая по воле автора-манипулятора становится Адамом, первобытным человеком, живущим в Эдеме, но и одновременно в “лимбах” земного ада. А по мнению историка-постмодерниста Мишеля де Серто, сей Робинзон есть прежде всего “писец”, который в соответствии с дерридеанским мифом архетипического “письма” превращает свой остров — этот “чистый лист” — в свой собственный текст, вернее, в сумбурную и бессвязную “интертекстуальность”, самоё себя опровергающую. (см.: Новое лит. обозрение. 1997. С. 33). Стоило, что называется, огород городить...
Мишель Турнье-автор произведений, которые обыгрывают готовый материал- приключения Робинзона Крузо в "Пятнице" и т.д. Как писатель эпохи постмодерна, характеризующейся художественной эклектичностью (неорганичность, разностилье), Турнье придерживался так называемой "мягкой" этики, которая позволяет ему преодолеть свойственную, в частности экзистенциализму, "пугающую тягу к бремени ценностей" (Ж.Делёз). Знакомые читателю образы способны стать у него незнакомыми, что соответсвтвует тотальному ироническому настрою пострелигиозной культуры. Это отличает его и от структуралистов, выявлявших в мифе универсальную структуру мира.
Первый роман Мишеля Турнье – оригинальная версия истории о Робинзоне Крузо и Пятнице Пятница, или Круги Тихого океана (Vendredi ou les Limbes du Pacifique) был опубликован в 1967 и имел шумный успех. Поскольку, по мнению автора, «Пятница совершенно потерялся на фоне Робинзона и был принесен ему в жертву, я решил переписать историю, вернув Пятнице подобающее ему место». Первая половина романа – это подробный, неторопливый, рассудительный пересказ эпопеи Робинзона в духе 18 в., с предоставлением массы сведений и описанием навыков, необходимых человеку, идущему по пути трудолюбия, прилежания и следования ценностям европейской цивилизации. Пятницу Робинзон принимается воспитывать, радуясь, что «появился кто-то, кого можно заставить работать и приобщать к благам цивилизации».
После взрыва запасов пороха картина резко меняется. Теперь жизнь на острове пошла по правилам дикаря Пятницы, главное из которых – не напрягаться, получать удовольствие и не осложнять себе жизнь ненужными условностями, вроде посуды, одежды и пр. Робинзон понял, что бегать голышом гораздо приятней, чем переодеваться к обеду; что незачем устраивать рисовые плантации, если вокруг полно другой еды; незачем вставать на рассвете, если можно целый день дремать в гамаке. И совсем необязательно стараться поддерживать беседу, т.к. молчание исполнено мудрости, а выразить необходимое можно и с помощью жестов. Оказывается, Робинзону «самому давно уже опостылел скучный и однообразный порядок, но не хватало смелости избавиться от него».
В результате Робинзон и Пятница поменялись ролями. Теперь Пятница учит его важным навыкам – пускать в небо стрелы, управляться с воздушным змеем, делать арфу из козлиного черепа, устраивать из пороха фейерверки. Если в первой части романа нас учили разумно рассуждать и трудиться, то во второй – обучают «счастливой и приятной жизни, полной здоровых и бурных игр и удивительных выдумок». Когда к острову пристает корабль, Робинзон, с омерзением наблюдая суету моряков на палубе, решает окончательно остаться на острове. Пятница же ночью тайком на этот корабль удирает.
В своей версии Турнье стремится восстановить цельность существования человека, возвращая его к начальной точке – к жизни на природе. По его мнению, в жизни цивилизованного человека не хватает спонтанности, игры, естественной радости от общения с природой. Но и в свою очередь «дикому» человеку, если он стремится к новому опыту и способен удивляться и учиться, цивилизация с ее достижениями способна дать многое, во всяком случае может быть интересна и полезна.
Ткань повествования Турнье в меньшей степени эклектична, чем у Умберто Эко, также использовавшего сюжет о Робинзоне (Роман "Остров накануне") в качестве архетипа бегства от цивилизации на природу. Но это не отменяет общей для этих писателей стилистики "интертекстуальности" (термин Ю.Кристевой)- вторичного письма, имеющего прототип в виде первичного письма, но переписавшего его с противоположным знаком.
В творчестве Мишеля Турнье расплывчатость, барочность метода выражается в принципиальной дихотомичности (дихотомия=деление объема понятия на две взаимоисключающие части, полностью исчерпывающие объем делимого понятия: напр. человек- мужчины и немужчины), диалектическом воссоздании целого через противоположности, в сочетании крайностей. Само по себе это означает распад неествественной современной цивилизации. Турнье тяготеет к началам, к истокам, к природному. В его первом романе "Пятница, или Преддверие (Лимбы) Тихого океана" героем поэтому оказывается не Робинзон Крузо, а дикарь Пятница, рассказывается не о созидании цивилизации, но о ее разрушении, о возвращении к "голому человеку".
Миф- образ нарушенной целостности, он способен сблизить взаимоисключающие качества по принципу "нет ничего от Сатаны, чего не было бы в Боге". Миф в произведениях Турнье имеет ясно выраженный культурологический характер, он интертекстуален, поскольку опирается на уже созданный образ, развивая его в диалектическом противопоставлении иного решения. Фундамент "Пятницы"- перелицовка романа Дефо. Однако в отличие от модернистской интертекстуальности Турнье не запирается внутри "гигантской библиотеки"; осуждая отрыв образа от сущности как признак потребительской цивилизации, писатель стремится найти нетрафаретные пути к познанию утраченного смысла.
Турнье, как и большинство других французских авторов ХХ века ,претендуя на новые открытия, берется за "хорошо забытое старое", добавляя к поэтике театра М.Метерлинка философию М.Бланшо (слышать язык без слов, эхо молчания) и Ж.Делеза.
