1904
Произведение-мистификация, «опубликованная рукопись». Кровь, заливающая лицо – к.с. Красный – от белого до черного.
Шедевр андреевской прозы 1900х годов - повесть «Красный смех» - рисует собирательный образ войны как предельного безумия. В заглавии произведения с явным символическим подтекстом соединены, казалось бы, несоединимые понятия. Кроме алогичного названия («Красный смех») само композиционное строение повести выражает общую художественную идею произведения о безумии происходящего в мире людей, где каждый занят лишь собой, и где война — следствие всеобщего эгоизма. Впрочем, картина войны, начинающаяся гиперболизированным образом солнца, подсказывала современникам, о какой войне идет речь: не только о всякой, лишенной примет, но о войне со «Страной восходящего солнца». Видно, например, что автор сознательно запутывает вопрос о рассказчике. Повесть разделена на две больших части. В первой части, кажется, рассказчик — один из братьев (тот, который побывал на войне). Вторая часть открывается сообщением о его смерти, но этот брат, переживший ужасы войны, не исчезает из повествования вовсе (как должно бы быть, имей мы дело с реалистическим повествованием, лишенным мистики и мистификаций, текстовой стилизации сумасшествия, умопомрачения). В воспаленном сознании «хроникера» умерший по-прежнему трудится в кабинете. Из второй части мы также узнаем, что повествование о войне, которое читатель до того воспринимал как повествование очевидца, записано «хроникером» со слов брата — просто он, хотя и не побывав сам на войне, повествует от первого лица (словно постепенно сходя с ума).
«Алогизм» повествования переносится и на суть описываемых событий. «Отрывочность» повествования играет, как это ни парадоксально, и смыслообразующую роль. Война — противоестественное человеческое «изобретение», в нем нет ни грана смысла, все ее оправдания абсурдны. Война в андреевском изображении вызывает ассоциации с мрачными апокалиптическими откровениями и пророчествами. С другой стороны, «фрагментарность» — своеобразный «портрет истории болезни» героя, героев, теряющего рассудок человечества. Повествование в «Красном смехе» свидетельствует о «разорванном» сознании «летописца» и о перманентности духовно-нравственной болезни. «Больное мировидение» способно передаваться, как инфекция, создавать опасность смертельной для человечества эпидемии.
Понятно, что Л. Андреев, следовавший в осмыслении войны за великим Л. Толстым, подходит в рассуждении о ее сути и с позиций своего времени, и с позиции человека, воспринимающего эту проблему в общих философских чертах, а отнюдь не с позиции «настоящего момента» или высокой гражданственности и патриотизма. Но и следуя за Толстым, Андреев весьма избирателен. Ему ближе философия «Набега» (от стилистики которого он в своей повести отталкивается — см. там и там образ солнца, молоденького офицера и т.п.) и отчасти «Севастопольских рассказов», чем «Войны и мира». При немалом сходстве философских и нравственных позиций раннего Л. Толстого и Л. Андреева очевидно, что они адресуют свои произведения разным свойствам личности.
Рассказ написан в разгар русско-японской войны. Он был «дерзостной попыткой», как говорил сам Андреев, воссоздать психологию войны, показать состояние человеческой психики в атмосфере «безумия и ужаса» массового убийства. Протестуя против войны, Андреев нарочито сгущает краски. В его изображении люди на войне настолько теряют человеческий облик, что превращаются в безумцев, которые бессмысленно и жестоко не только истребляют друг друга, но и готовы «как лавина» уничтожить «весь этот мир». «...Мы разрушим все: их здания, их университеты и музеи... мы попляшем на развалинах... мы сдерем кожу с тех, кто слишком бел... Вы не пробовали пить кровь? Она немного липкая... но она красная, у нее такой веселый красный смех!..» В рассказе проявились характерные для манеры позднего Андреева болезненная взвинченность тона, гротескность образов, нагнетение контрастов. Картины войны, изображенные в рассказе, напоминают антивоенные офорты испанского художника Гойи, одного из любимых художников Андреева. Не случайно, задумав издать рассказ отдельной книгой, Андреев хотел иллюстрировать его офортами Гойи из серий «Капричос» и «Десастрес де ла герра» («Бедствия войны»). Великий испанец писал эпоху глубочайших социально-исторических перемен, распада феодального строя, буржуазных революций, войн, трагедий народов. Он страдал и кричал за всех. Грань времен ощущалась в его творчестве с потрясающей силой. Очевидно, именно это было близко Андрееву. Его привлекала и манера Гойи – сплав, органическое единство житейского и универсального, реального и фантастического. В «Красном смехе» связь образов-видений с конкретным жизненным содержанием поражает.
Характерно, что Андреева не интересовали социальные причины войны, типические характеры или типические обстоятельства. Самое важное для него в рассказе – выразить себя, свое личное отношение к данной войне, а через это –ко всякой войне и вообще к убийству человека человеком. Реалистическое изображение действительности со всей очевидностью уступает в рассказе место принципиально новому стилю изложения.
