На 60-70-е гг. приходится расцвет поэзии (его ещё называли «оттепелью»), с раннего детства воспитывавшей в читателях чувство слова. В произведениях И. П. Токмаковой, В. В. Берестова, Б. В. Заходера, Я. Л. Акима, Э. Э. Мошковской, Ю. П. Мориц, Г. В. Сапгира, А. М. Кушнера, Л. Мезинова, В. Левина, Ю. Кушака, Р. Сефа, В. Лунина, О. Дриза есть фантазия и юмор, неподдельное чувство, тонкий лиризм, озорство. В это время продолжали также работать поэты старшего поколения - Барто, Благинина, Михалков.
Юрий КОВАЛЬ
ДРУЗЬЯ И ОБЛАКА
К 60-летию поэта Якова АКИМА
НАСТАЛО время вспомнить о городе Галиче и галичанах, о человеке в кожанке, который ведет по улицам первый в этом городе автомобиль, о мальчике, который рисует весну и кисточку макает в лужу…
Эти образы связаны с именем поэта Якова Акима. В городе Галиче поэт родился, человек в кожанке — его отец, а мальчик, обмакивающий кисть в лужу, — герой его стихотворения. Образы и лица, подаренные жизнью, и художественные образы, созданные воображением поэта, в творчестве Я. Акима всегда слиты воедино, между ними нет расстояния, нет противоречия. Про Якова Акима в полной мере можно сказать: «Жизнь его — его стихи». Он никогда не писал стихи ради стихов, как необходимую и важную часть собственной жизни понимал он поэзию, и стихотворение возникало само собой. Мысли и чувство, прожитое и пережитое, рождали строку и слово:
«Стихи мои, как письма:
Им нужен адресат…».
«Письмами к дорогим людям» называет поэт свои стихи, так они возникают, как письма, и, действительно, перечитывая последний его сборник «Утро и вечер», вышедший недавно в издательстве «Советская Россия», постоянно чувствуешь внутреннее обращение поэта к некоему адресату. Чаще всего это друг, умный, понимающий, готовый выслушать и понять душу поэта, разделить с ним его мысли.
Лирический герой, поэтическое «я» присутствует в стихах каждого поэта, у Якова Акима с большой силой воплощен в стихах и лирический герой — «ты» — друг, понимающий и любимый.
Стихи-письма… О чем же пишут люди друг другу в письмах? О самом простом и о самом главном — о жизни. Наверное, поэтому поэтические строки Я. Акима на редкость естественны и человечны.
«Мне странно, что я еще жив,
Хожу, просыпаюсь в постели,
Что бомбы, и голод, и тиф
Меня одолеть не сумели.
Так странно, что вновь суждено
Ступить в эту тихую осень,
Монетку в отверстие бросить,
Деревья увидеть в окно...».
Просто и цельно звучит строка, каждое слово — подлинно. «Бомбы, голод, тиф, монетка в метро, деревья за окном» — давнее и ежедневное — каждое слово, как след жизни, образ прожитого и пережитого. Никогда Яков Аким не сказал слова пустого или ложного, не увлекся темой-однодневкой, не изменил себе. Если стихи писались сами — он писал, если нет — молчал. Для любого поэта молчание — тяжелая болезнь. Но лучше болезнь, считает Я. Аким, чем бессовестное расточительство. Слово — высшая ценность, слово — самое дорогое, что подарила поэту жизнь.
«Он жив, доставшийся мне с детства
Упрямой правды капитал,
Я милой родины наследство
В пустых речах на промотал...»
Поэзии Якова Акима абсолютно чужда патетика. Лирика его тиха, стихи исполнены в полутонах, и главная их тема — родина — земля, на которой родился и живешь, время, дружба, доброта. О добре вообще и о доброте сердечной он пишет чаще всего. И если порой в стихотворении нет этого слова «добро», оно читается за строчкой, звучит в нашей душе.
Связь добра и времени волнует поэта, и строка трогает, заставляет и друга-читателя подумать о связи чувства и поступка.
«...Эту связь прощенья и прощанья
Постигаю дорогой ценой...
Доброта живет, как обещанье,
В людях, что проходят предо мной».
Лирику Якова Акима никак не назовешь мажорной, все веселье своей души поэт отдал детям. В детских его стихах игра и выдумка встречаются на каждой странице, а стихи для взрослых всегда чуть грустноваты.
Нам кажется, что эта грусть, печаль, свойственная большинству «взрослых» стихов Я. Акима, — замечательное их качество. Оно придает строке особенное звучание, приближает слово к сердцу читателя, подчеркивает и главную тему его творчества — тему добра. Жизнь не так уж проста, и прожить ее с достоинством не так уж просто, не уйти порой от грустного и печального, но все-таки надо помнить главное, для чего ты рожден, для чего пришел на землю. Это, главное, Я. Аким определяет так:
«...Все остальное до поры забыто,
А есть одно, что жизнь тебе дала:
Быть для людей живым, порою скрытым,
Пусть крохотным источником тепла».
Каждое стихотворение поэта — и для взрослых и для детей — такой источник. В этом и причина того серьезного успеха, который сопутствует творчеству его на протяжении уже многих лет. Стихи его греют, помогают, поддерживают. Земным, человеческим наполнены они.
Любовь к земле, на которой родился, любовь к человеку, живущему рядом, порою в лирике Я. Акима приобретает более широкие, философские границы:
«Земля, Земля... Простор морей и суши,
Товарищ верный до исхода дней.
И даже после смерти наши души
Не улетят, останутся на ней».
Стихи для детей в творчестве Я. Акима занимают важнейшее место. Уже несколько поколений юных граждан нашей страны читали и зачитывались его стихами. «Неумейка», «Мой верный чиж», «Весна, весною о весне» — любимы детьми давно и сегодня. И в этих произведениях поэт не изменяет себе, только веселья для детей у него больше. Не бесшабашного, разудалого веселья, веселья — мудрого, тонкого, ироничного. Главная тема творчества — тема добра, внимания к человеку — живет в этих строках, приобретая особенную окраску. Продолжая лучшие традиции нашей поэзии для детей — традиции К. Чуковского и С. Маршака, — Яков Аким внес в детскую поэзию свою ноту. Стихи его всегда веселы и всегда серьезны.
На первый взгляд может показаться странным, что один и тот же человек пишет и для детей и для взрослых. Это как-то не принято.
Что обычно сегодня, а что необычно, что принято, а что не принято, на наш взгляд, не так уж важно. Важна цельность души. И важна — естественность. Любовь к детям — естественна для Я. Акима, естественны и стихи для них. Сам поэт так говорит об этих двух гранях своего творчества: «Но ведь существует какая-то связь между стихотворными книжками для детей и стихами для взрослых, если их пишет один и тот же человек... К тому же с годами выяснилось: от детства и юности до зрелых и почтенных лет, с утра до вечера — вовсе не так уж далеко».
К детям, именно к детям направлены главные силы поэта, и если стихи для взрослых — письма-раздумья, то для детей — письма с особенным, потайным высокопедагогическим смыслом. В стихах для детей он работает как поэт-педагог.
Еще одна важнейшая грань творчества Якова Акима — его переводы. Многим стихам Кайсына Кулиева, Нуратдина Юсупова, Каюма Тангрыкулиева, Рашида Рашидова, Василя Витки помог он прозвучать на русском. А замечательного молдавского поэта Григоре Виеру Яков Аким открыл для нас.
...Рассказывают, что некий драматург проснулся как-то ночью в холодном поту и сказал жене:
— Какой ужас, что я — не Шекспир.
Этот анекдотический драматург задумался-таки, наконец, о месте своего творчества в мировой культуре.
Сегодняшний день и текущее время — тема эта не может не волновать художника. Впрочем, холодный пот того драматурга не тронет художника истинного. Истинный всегда верит в то, что слово его нужно людям.
Интересно решает эту тему Яков Аким. В стихотворении, посвященном другому нашему замечательному писателю Виктору Драгунскому, он так пишет:
«Что мы с тобою жили,
Не будут знать века.
Мы просто заслужили
Друзей да облака...».
Бог с ними, с веками, важно, чтоб слово было дорого людям, живущим сегодня.
И мы сегодня читаем стихи Якова Акима, сегодня нужны они нам, сегодня кланяются поэту заслуженные им друзья. И облака.
«Учительская газета» от 17 декабря 1983 г.
О поэзии Юнны Мориц
Евгений Сидоров
Впервые я узнал и запомнил это имя почти четверть века тому назад, когда, открыв журнал, прочел стихотворение "На Мцхету падает звезда...".
Строчки врезались в память как знак времени и справедливости. Не в поэзии как таковой здесь суть и даже не в исторической правде, хотя и они на стороне автора. Дело именно в справедливости.
С тех пор имя Юнны Мориц для меня звук значимый, не пустой для читательского сердца.
В ее ранних стихотворениях было, конечно, много поверхностно-романтических аксессуаров. Там бродили белые медведи, по-мужски тосковали корабли, окованные льдом там мчались сквозь вьюгу каюры и усталые птицы, угрюмые, как люди, красиво садились на палубу ледокола. Там жила девочка, студентка Литинститута, которая однажды, в стихотворении "Исповедь", радостно, почти бездумно выкрикнула звонкие строки: "Меня не мучают химеры, что даром дождь и даром снег. Во всем я счастлива без меры, мою удачу сделал век!"
Счастье без меры, уверенность в своих силах, сказочный, даже в суровости своей теплый полярный мир, сияющие глаза, обращенные к северному сиянию, экзотика, работа, преодоление внешнего.
Химеры стали мучить потом. Годы прошли, совсем другой характер перед нами. Девочка, поющая о счастье, прожила целую жизнь и пришла к пониманию своего назначения. Внешнее отодвинулось в сторону, и открылась духовная глубина: "Вижу свет, озаряющий бытность, гнет поденщин сводящий на нет,- я теперь не ищу самобытность там, где свыше сияния нет. Я теперь отворяю калитку за тебя, за себя - за двоих, одиночества нежную пытку принимая как снег или стих".
В своем "Избранном" Юнна Мориц перемешивает стихотворения из разных книг, сознательно не следуя хронологии их написания. Она, по собственному признанию, сводит воедино волны событий и чувств, и они переливаются из раздела в раздел, обращая нас не к биографии лирической героини, а к жизни ее души, которая в каждый данный момент стремится услышать, уловить музыку реальности, не делимую на даты и тематические рубежи. Принцип эха, свободно звучащего отклика,- одно из главных свойств этого поэтического голоса:
Есть беспощадное условье
Для всех небес, для всех лесов:
Лицо - не птичье, не воловье,
А отклик на далекий зов,
Прорыв путями потайными
Сквозь безымянность, забытье.
Возврат дыхания на имя,
На собственное, на свое.
Из безымянности туманной
Нас к жизни вызвал сильный свет.
И отклик, отклик постоянный -
Вот что такое наш портрет!
љљљљљљ В чем своеобразие этого голоса, почему он так странно волнует нас и почему, наконец, мы не всегда попадаем под обаяние этих красивых и звучных строф, полных иногда явного, иногда скрытого драматического напряжения?
Инжир, гранаты, виноград -
Слова бурлят в стихах и прозе.
Кавказа чувственный заряд
Преобладает в их глюкозе.
Корыта, ведра и тазы
Они коробят и вздувают,
Терзают негой наш язык
И нити мыслей обрывают.
љљљљљљ Терзанье негой слов, чувственное восприятие слова в жизни и жизни в слове - здесь Юнна Мориц близка традиции Пастернака, который, разбивая стихи, как сад, видит в блеснувшем осколке слова образ вечно меняющегося, зыбкого, подвижного мира. Здесь своеобразие поэта только намечается, требуется еще новое, свое сердечное движение, которое вдруг выливается в единственные слова и звуки, и они, как всякая истинная поэзия, не просто отражают мир, но и преображают его, обогащая новой пронзающей правдой:
Я буду еще умирать,
Простынку в комок собирать,
Навеки себя покидая.
Угла не имела, котла,
Здоровья, такого тепла
Блаженного - не от огня.
Но мама какая была у меня!
Красивая и молодая!
љљљљљљ Лучшие стихотворения Юнны Мориц воспринимаются как дневник души - умной и гордой.
При всем богатстве звуковой инструментовки в стихах Юнны Мориц нет формализма, хотя порой (и справедливо) кажется, что ее поэзия несколько рассудочна. Это идет от характера, который не позволяет себе даже намека на лирическую аффектацию и держит себя в строгой узде замкнутой формы. Горячий напор чувств, красок, деталей повсюду чуть охлажден умом музыки. Можно по-разному относиться к такой манере, да и основной целью критика вовсе не является поощрение сильных и отвержение слабых сторон зрелого таланта, но прежде всего выяснение его природы.
Юнна Мориц - артистичная натура. Ее звукопись сродни живописи. Не случайно она так хорошо чувствует и понимает цвет, колорит, композицию пространства. В стихах оживают сочные краски юга, графика прибалтийских пейзажей. Музыка и цвет, воплощенные в слове, как правило, не самоценны, а лирически содержательны, ибо выражают оттенки психологического состояния, культуру личности, ее историческую память.
Отсюда и множество классических реминисценций - книжных, музыкальных, живописных. Они для Мориц - та же теплая, естественная жизнь, только порой более реальная, ибо продленная в вечность. Каждый художник вправе брать чужое, но не каждый умеет понять и освоить это чужое как кровное свое.
Отсюда и дар перевоплощения, дар переводчика, особенно грузинской поэзии, близкой ей по темпераменту, образной щедрости и вере в благородную силу честного стихотворного слова.
Широко известны песни на стихи Юнны Мориц - изящные, с юмором, иногда умело стилизованные под сказочные средневековые сюжеты. Ее песни часто обращены к детям, и дети любят и ценят праздничную поэтическую игру, которую предлагает им автор.
Бывает, впрочем, что Юнна Мориц впадает в холодноватую изысканность стиля, и тогда на поверхности стиха проступает чертеж, обозначение чувства вместо него самого. Когда речь идет о таком профессионале, неверный, пусть и красивый звук есть верный признак отсутствия серьезного жизненного повода для поэтического высказывания.
Повторю общеизвестное: искренность, обеспеченная судьбой, духовной биографией поэта,- непременное свойство подлинной лирики, хотя, разумеется, сама по себе эта искренность, как и стихотворная техника, еще не гарантирует объективной ценности стиха. Все зависит от того, насколько богат внутренний мир поэта, каково его нравственное наполнение.
Не променяй же детства на бессмертье
И верхний свет на тучную свечу.
Все милосердье и жестокосердье
Не там, а здесь. Я долго жить хочу!
Я быть хочу! Не после, не в веках,
Не наизусть, не дважды и не снова,
Не в анекдотах или в дневниках -
А только в самом полном смысле слова!
љљљљљљ Веришь этому живому голосу, обращенному к шекспировской Джульетте, к самой себе, к каждому из нас, которым надлежит до конца пройти свой земной путь человека в самом полном смысле этого слова.
Мне особенно дороги те мгновения ее поэзии, когда "вечное" как бы прорастает в них из вещного, конкретного, а не парит, оторвавшись от земли, в тумане абстракции. Когда упругий парус стиха прочно прошит суровой просоленной нитью реальной, а не вымечтанной жизни. Душа - она ведь не сама по себе, ей нужны материализация, вещность - тогда и о вечности можно. Ей нужны пеленки маленького сына, тепло родного дыхания, смертельный страх за болеющую маму, радость свидания с верным другом, постоянный взгляд чуткой совести на творение рук своих:
Тогда в слезах прильнешь к земной отчизне
И предпочтешь на весь остаток дней
Беспомощность одушевленной жизни
Бездушному бессмертию камней.
љљљљљљ Это предпочтение - непременная черта всякого подлинного искусства. В том числе искусства поэзии, которому Юнна Мориц с честью служит вот уже четверть века.
Валентин Берестов (о себе)
Родился я 1 апреля 1928 года в Мещовске Калужской области в семье учителя. Социальный «полукровка»: одна бабка – крестьянка, другая – дворянка.
Воспитан родителями, бабушками и детскими писателями, как в переносном смысле (читаю с 4-х лет, что совпало с возникновением детской литературы), так и в буквальном смысле слова. В 14 лет показал во время войны свои первые стихи К.И.Чуковскому, он спас мою жизнь (я голодал и тяжко болел) и направил её. Он определил мой вкус, читая мне русских поэтов, да и прозаиков всех эпох. Бывало, я сотрудничал с ним (пересказы библейских сюжетов для книги «Вавилонская башня»). Его «От двух до пяти» и статьи с прогнозами, которые оправдались и в литературе, и в жизни, определили моё мировоззрение, метод литературоведческих работ. Мудро отобранное детское чтение 30-х годов сделало меня археологом в Новгороде и песках Средней Азии. Другие «детские» классики тоже воспринимали меня как своего рода итог их воспитания. Маршак дал мне нравственные и творческие уроки, а его лирика говорила, что и в наши дни можно продолжать традиции «золотого века» поэзии. Михалков в 1955 году дал в «Литгазете» «Доброго пути!» моим тогда ещё вполне «взрослым» стихам. Барто советовала оставлять лишь находки, остальное вычёркивать, так что никаких поисков в моих сочинениях не найдёшь. Моя дочь Марина вдохновила меня на стихи и сказки для малышей. Меня стали считать только детским. Я и горевал, и бросал «детское», но ничего поделать было нельзя. В моих сочинениях так и не выразились три чувства, которые отвергал Лев Толстой во «взрослой» литературе: похоть, гордость и тоска жизни. Впрочем, почти вся классика ушла к детям разных возрастов. Если так, то сдаюсь, я – детский!
И.Токмакова, блистательно владеющая мастерством игры в слова, игрой словами, продолжательница традиций К. Чуковского, А. Барто, С.Маршака, своей поэзией весьма интересна нам сегодня как теоретик и придумыватель лингвистических игрушек. А может быть, лингвистических «вообразилий»? Термин этот широко использовал Л.С. Выготский в трудах по психологии творчества. Вполне уместен он и в определении специфики многих стихов И.Токмаковой, в раскрытии поэтики ее произведений в прозе: «Аля, Кляксич и буква «А», сказки «Кукареку»... Без воображения, без способности представить себя в той или другой ситуации, последствия произнесенного слова и другого поступка нет, и не может быть истинной нравственности. Нет, и не может быть человеческой отзывчивости.
Обращение к детскому фольклору раз и навсегда определило народно-поэтический склад стихов Токмаковой. сразу наметились и характерные черты её поэзии: главная тема – раннее детство, предпочтительные жанры – миниатюры-потешки, любимое время суток – сказочный вечер (с ним связан образ Вилли Винки – духа сна). Наиболее интересные эмоции малыша – безмятежная радость и бунт против несправедливости (в стихотворении «Лошадка пони» маленький герой возмущён соседкой, которая била палкой и кнутом его любимую пони).
У и. Токмаковой много стихотворений созданных по мотивам русского детского фольклора, но есть стихотворения с сильно выраженным книжным, литературным началом. Они связаны с образной системой малышовой поэзии Маршака и Чуковского, которая в свою очередь связана с их переводами с английского. Так, детская игра в плавание на кораблике – сюжет Маршаковского «Кораблика» - по-новому представлена Токмаковой в «Летнем ливне».
В своих стихотворениях поэтесса доказывает, до какой степени сложности может доходить малышовая поэзия. Часто используется перекличка звуков. Например, в строке: Летний ливень лужи нашёл, - частое повторение звука «л» создаёт ощущение льющейся воды, что несомненно обогащает эмоциональный мир малыша. На контрасте и динамике образов строятся стихотворения, за противопоставлениями открывается внутренний мир ребёнка.
В стихах Токмаковой не т ни одного неодушевлённого предмета, и о всяком олицетворении можно сказать: оно типично для детского образного мышления. так, в цикле миниатюр Деревья» каждое дерево напоминает того или иного ребёнка – сверстника читателя: ива вечно плачет, берёзке надо бы заплетать косичку из своих тонких веточек, осинке холодно даже на солнце, дубок радуется своей крепкой силе и т.д.
Ирина Токмакова умеет передавать интонации детской речи и выражать настроение ребёнка. её лирический герой – ребёнок с тонким чувством прекрасного, но это и человек бескомпромиссный в вопросах нравственности. Он знает не только безграничную любовь, но и открытую ненависть:
Я ненавижу Тарасова,
Пусть он домой уходит! –
прямо заявляет герой о взрослом, убившем лосиху.
Токмакова стала разрабатывать в лирике тему конфликта детей со взрослым миром, сделала предметом детской поэзии и отрицательные эмоции. Ребёнок получил возможность высказывать боль и протест. некоторые стихотворения поэтессы похожи на детские сочинения – настолько характерны для детской речи их лексика, конструкция фраз, логическое строение речи.
Чаще всего поэтесса использует форму миниатюры – наиболее подходящую для малышей, но постепенно приучает маленького читателя к увеличению объёма стихов. Сказка и Ира играют в этом процессе главную роль. сначала объём произведения можно увеличить путём повторов и наращений (эти приёмы заимствуются из фольклора и детских игр).
Используется прием повторов и в сказочном сюжете. Затем сказочный сюжет да и язык усложняются, обходятся без частых повторов. После этого маленький читатель может переходить к прозаическим стихам Токмаковой.
Наибольшей популярностью среди дошкольников пользуется повесть-сказка Токмаковой «Аля, Кляксич и буква А». писательница проявила немалую изобретательность, чтобы превратить изучение алфавита в захватывающую игру-путешествие, да ещё и с элементами детектива. Буквы имеют свой характер, своё лицо и игровую функцию. Это ещё раз подтверждает то, что в творчестве Токмаковой все предметы одушевлены.
Эстетическое и педагогическое кредо поэта и воспитателя И.П.Токмаковой проявляется, прежде всего, в глубочайшем уважении к детству, в признании его преимущественных душевных, интеллектуальных возможностей в сравнении с другими возрастными этапами: «...детская душа умеет слышать звуки иных, незнакомых нам миров, их поэзию, их гармонию».
Поэтесса беседует с читателем, веря в его отзывчивость, даже тогда, когда стихи звучат, казалось бы, отнюдь не как диалог, а как открытое детское признание: «Я летать никогда не учился,/ Но слон у меня получился./ И я назвал его Джумбо./ И он быстро так приручился!»
Музыкальный вкус отличает все стихи и поэтическую прозу И. Токмаковой. Уже в сборнике 1963 года «Звенелки» читатель видит не только живого верблюда, но и радуется музыке переливающихся, четко интонирующих звонких согласных и
длительных гласных: «Живет в зоопарке двугорбый верблюд,/ Верблюды не просят изысканных блюд,/ Не клянчат ситро и тянучку,/ Верблюды едят колючки». Музыкальная аранжировка придает игривость и добродушие иронии. Свободно играющая фантазия великолепна и в переводах стихотворений великого шотландца Роберта Бернса, например, в песенке «Форель»: «Я семь недель ловил форель,/Не мог ее поймать я./И весь промок, и весь продрог,/И все порвал я платье./Ловил в лесах, ловил в садах,/Ловил я даже в печке./И что ж? Форель все семь недель/Скрывалась, братцы, в речке!» Здесь — задорная ребячья интонация, простодушное лукавство, лексическая легкость и живописность — все создает чистейшее совершенство, тот самый «замкнутый мир» стихотворения, который его автор называет универсальным законом поэзии. Прочтите еще раз приведенные поэтические строчки. Заметьте, как ладно пригнаны слова друг к другу, как легка и игрива фантазия, какое свободное проявление радости бытия.
Все это может быть отнесено и к зарисовке в удивительной песенке «Серый крот», хотя, казалось бы, какая уж тут радость игры словами, если «герой» — серый крот. Но: «Вот серый крот,/Вот серый крот,/Вот серый-серый-серый крот./ Он не красавец, не урод,/0н просто серый-серый крот». Ну и что? — скажет, может быть, кто-то из читателей. Можно, мол, было и прозой дать информацию: «Вот это — серый крот». А поэт сочинил песенку. И ни одного слова из нее не выкинешь. И если вслушаемся в ее интонацию, почувствуем в ней, как нарастает внимание автора к серому пугливому зверьку, как возникает улыбка любования, станет ясно, что поэт помогает нам увидеть непохожесть серого крота ни на кого другого, увидеть именно его, именно такого... Здесь — прием парадокса, уже упоминавшейся выше перестановки привычного в непривычное. Серый-серый... — «просто крот» и хорош тем, что он — крот. Информацию об этом можно было дать одной фразой в прозе. А разбудить воображение и... удивление (!) в этом случае информацией невозможно.
Признание за ребенком способности поверить в чудо помогает И.Токмаковой достигать того, что, играя, поэт открыто и просто признается в своем поучающем замысле. Автор прибегает к самоиронии, играя с читателем, в единой с ним увлеченности, сам себя будто бы разоблачает. Обаятельная интонация покоряет и в открыто поучающем стихотворении: «Прошу вас, не надо съезжать по перилам...», хотя из этого вовсе не следует, что никто из тех, кто читал это стихотворение, ни разу не прокатился по перилам.
(Об остальных авторах и времени предлагаю прочесть в учебнике, Катя сказала, что они там есть, потому что в интернете особо ничего про них, какие-то крупицы. О новаторстве и традициях, что смогла найти, то нашла – у кого-то традиции продолжаются из-за влияния чтения в детстве, у кого-то новое звучание, искренность и т.д. Цитаты каждые приведёте для себя сами)
Анализ стихотворения
Я взяла не одно стихотворение, я для начала цикл стихотворений Такмановой «Деревья».
Один из тезисов эстетики И.П.Токмаковой: «Без патриотизма человек ущербен. Он не ощущает своих корней, родная земля его не питает». Этот тезис был свойствен поэзии в ее лучших проявлениях всегда. Сегодня его пытаются расшатывать с разных концов: и открытым утверждением о вечной, неизбежной и безысходной отсталости России; и сознательно путая патриотизм с национализмом... Ирина Токмакова четко определяет абсолютную противоположность названных понятий: «...это как раз эмоции взаимоисключающие, с разными знаками, потому что одно из них выстраивается со знаком плюс, имея в основе своей любовь — любовь к Родине, а другое — со знаком минус — вырастает на нелюбви — нелюбви к другим народам». Любовь к Родине обретается с молоком матери, как известно. Но и эту кровную связь надо, очевидно, укреплять. Любовь эта — прямое следствие внутренней близости и к березе, и к елке, если это чувство живет в душе человека с детства.
Маленькая яблонька
У меня в саду.
Белая-пребелая
Вся стоит в цвету.
Я надела платьице
С белою каймой.
Маленькая яблонька,
Подружись со мной.
В этом стихотворении все сказано открытым текстом. Лиризм его проникновенен — ведь это голос ребенка. Антропоморфизм, используемый поэтом, усиливает подсознательное единение ребенка и природы. Девочка словно подражает цветущей яблоньке – надевает платьице с белою каймой, как белые-пребелые цветы. Здесь используются эпитеты, много слов с уменьшительно-ласкательными суффиксами, которые подчёркивают маленький мирок героини. Четырёхстопный и трёхстопный хорей, рифма мужская.
Почти в каждом стихотворении из цикла «Деревья», дерево — в движении к душе, к чувству ребенка: «Возле речки у обрыва /Плачет ива, плачет ива./Может, ей кого-то жалко?/ Может, ей на солнце жарко?/Может, ветер шаловливый/За косичку дернул иву?/Может, ива хочет пить?/Может, нам пойти спросить?» Совершенно иная интонация четверостишия «Сосны»:
Сосны до неба хотят дорасти,
Небо ветвями хотят подмести.
Чтобы в течение года
Ясной была погода.
Здесь побеждает вера в счастье. Здесь величие сосен, их близость к небу — возможность прикоснуться и даже подмести небо, как и убежденность, что можно сделать погоду ясной, — все блистательно передает веру детей в магическое. Убежденность поэта, что ребенок обладает не примитивной, а довольно сложной душевной конституцией.
